Английский под
парусами
 Артем
Соловейчик — главный редактор Издательского
дома «Первое сентября», основанного в 1992 году его
отцом, известным педагогом и писателем Симоном
Соловейчиком. В его судьбе было немало
интересных и неожиданных поворотов, которые вряд
ли могли предвидеть обучавшие его педагоги. Мы
начинаем публикацию серии разговоров с Артемом
— о его детстве, о его родителях, о воспитании его
собственных пятерых детей, об отношении к школе и
к детскому саду.
Сегодня речь пойдет о том, как Артем вместе со
своей женой Машей в течение двух лет вели кружок
английского языка для детей дошкольного
возраста.
— Артем! Вы прекрасно владеете
английским языком. Это результат обучения в
спецшколе?
— Да. То есть нет. Я учился в спецшколе,
в замечательной английской спецшколе, откуда
меня по просьбе учителей забрали в седьмом
классе. Учителя всерьез подозревали, что я
умственно отсталый, потому что к этому времени —
к седьмому классу — я был единственным учеником
своей замечательной школы, который ни слова не
мог произнести по-английски. Поэтому спецшколу я
не закончил. Но мой дядя научил меня ходить на
яхте. С 11 лет я был погружен в мир воды и парусов. И
это определило мою дальнейшую судьбу. Я
продолжал плохо учиться в школе — уже в
физико-математической. Однако все это было
неважно. Для меня неважно. Я в то время постоянно
был на соревнованиях, на сборах. Выступал за
сборную яхтсменов страны. Думаю, что в 10-м классе
общее время, проведенное мною за партой, не
превышало 13 минут.
И потом, благополучно не поступив в институт, я
отправился служить в морфлот.
— В мир воды и парусов?
— Это, конечно, был несколько иной мир,
который, кстати, тоже преподал мне немаловажные
уроки. А потом, после армии, я поступил на психфак
МГУ. И там стал учить немецкий язык, так как
всерьез считал, что у меня врожденная
неспособность к овладению английским.
— Продолжали не говорить по-английски
и ходить на яхте?
— Именно так. И вот в один прекрасный
день я оказался на яхте в одной команде с
американцем. Выяснилось, что все, кроме меня,
могут объясняться по-английски. А как работать,
не общаясь? Выход был только один — отказаться от
своей врожденной несостоятельности и заговорить
на английском языке. Я заговорил очень быстро, с
ходу. И думаю, что здесь сказались те
невознагражденные усилия учителей моей
спецшколы, которые были на меня затрачены.
Видимо, на донышке сознания что-то все-таки
скопилось. Хотя результат, по-видимому, намного
превзошел все возможные ожидания. Я ведь после
своего путешествия остался на несколько лет в
Штатах и работал в американских школах
«рассказчиком историй».
— Какая-то странная профессия…
— Для американцев совсем не странная.
Рассказывание историй — обязательный предмет в
американских педагогических колледжах.
Считается, что каждый педагог должен владеть по
крайней мере двумя умениями — умением выразить
свою мысль через образный рассказ, притчу и
умением выслушивать ребенка. Это бывает
непросто, когда ребенок сбивчиво и захлебываясь
повествует тебе о своем переживании. Так вот, я
работал рассказчиком историй в подготовительных
классах американских школ: рассказывал
пятилетним американцам русские сказки
по-английски, учил их распознавать «бродячие»
сюжеты, проводить культурные параллели. У нас,
например, есть сказка про Колобка, а у них похожая
— про Пирожок со сковородки, Pen-cake. И очень
здорово это у нас с ними получалось, очень весело.
Когда я вернулся в Россию, то очень хотел, чтобы
мои собственные мальчишки (их тогда уже было
четверо; младшему — три с половиной года) тоже
выучили английский. Но к этому надо было
прикладывать специальные усилия. И — вот
незадача — им английский был совершенно
неинтересен.
— Ну, в этом-то для вас ничего нового
не было. Сами через это прошли.
— Конечно. А заставлять что-либо
делать у нас в семье не принято. Вот мы с моей
женой Машей и стали придумывать, как бы сделать
изучение английского интересным.
— Придумали?
— Нам в голову пришла странная идея —
учить не только своих детей, но своих детей
вместе с другими. Чтобы компания была веселая,
чтобы в разные игры поиграть можно было. И тогда я
отправился в наше домоуправление и предложил в
одном из подвальных помещений открыть кружок
английского языка. Английский тогда, на волне
перестройки, входил в моду, и я еще договорить не
успел, а на доске объявлений у подъездов уже
красовалось большое объявление о наборе детей
дошкольного возраста в группу для изучения
иностранного языка.
Никакого четкого плана, никакой продуманной
программы у нас, конечно, не было.
— Но был опыт того, как не надо делать.
Это немаловажно.
— Думаю, да. Я, конечно, слышал слово
«погружение» и как-то представлял себе этот
процесс. Тем более что сам испытал нечто похожее,
только в естественных условиях. Поэтому нам было
ясно, что нужно создать нечто, напоминающее
языковую среду. Своеобразную модель
неизбежности общения на иностранном языке.
Поэтому мы решили, что один из нас — к примеру, я
— будет говорить только на английском. Я —
американец, мистер Соловейчик. А Маша — из
другого лагеря, из детского. Она может общаться с
детьми по-русски, объяснять им, что хочет
иностранный господин.
Так мы и стали строить свои занятия. Мистер
Соловейчик что-то говорит по-английски, например,
просит детей дотронуться рукой до стены, до
двери, подбежать к окну, подпрыгнуть. Маша его
понимает и выполняет его требования. Дети
повторяют за ней движения. Очень скоро они
научились ориентироваться в просьбах и игровых
командах и уже не нуждались в Машиных подсказках.
Что удивительно, ни я, ни Маша от этих занятий
совсем не уставали.
Я привез из Америки много детских книжек с
рифмовками, играми и танцами. Поэтому мы еще и от
души веселились. Ползали на коленках, дурачились
по-всякому. Справляли настоящие английские
праздники, приглашали к себе в гости
англоязычных гостей — детей и взрослых, пили с
ними чай. В общем, доставляли удовольствие себе и
детям.
— А как родители ваших подопечных
реагировали на ваше веселье?
— На первом родительском собрании я
объяснил, что наши занятия носят
экспериментальный характер. Мы не знаем, что в
результате получится. Поэтому не стоит ждать
никаких чудес. Но вреда от нашего общения точно
никакого не будет. И большинство родителей
решили, что надо попробовать. Многие вынуждены
были включиться в наши забавы. Значительная
часть детей из наших «кружковцев» не посещали
детский сад. От мамы оторвать их было невозможно.
И если мама спрашивала: «Можно мне побыть с
ребенком?», мы, конечно, отвечали утвердительно.
При условии, что мама будет делать все то же
самое, что и мы. Как правило, через полгода (иногда
раньше) в присутствии мамы уже не было нужды.
— Ну а результаты ваших занятий
все-таки проявились?
— Да. И это было удивительно. Через два
года наши подопечные умели по-настоящему
говорить, общаться на иностранном языке. Были
очень забавные случаи. Например, к нам в группу
ходил мальчик, который никогда не включался ни в
какие игры. Сидел себе в уголке, часто под столом,
и что-то рисовал. Мы к нему не приставали. А через
полгода он вдруг заговорил по-английски.
Оказывается, он тоже обучался. Только по-своему.
Со слуха.
— А ваши собственные дети научились
разговаривать?
— Они стали единственным и, видимо,
неизбежным исключением в нашей работе. В отличие
от всех остальных, наше поведение — все эти
прыжки и ползание на коленках — не вызывало у них
никакого восторга. Им казалось, что мы ведем себя
глупо. И потому они быстро перестали к нам ходить.
Заглядывали иногда, но не регулярно, а, так
сказать, факультативно. Хотя много лет спустя
кто-то из них мог неожиданно вспомнить
какую-нибудь смешную фразу или стишок, который
учили в кружке. Какие-то крупинки в них осели.
— Так что есть вероятность, что
когда-нибудь они попадут на яхту с американцем и
жизнь их получит новый, непредсказуемый оборот?
— На яхту, на остров или на работу в
фирму. А может, и не будет в их жизни никаких
определяющих судьбу американцев. Это тоже
интересно. Будущее детей — невероятно
интересная штука…
Материал подготовили
Мария АВДЮНИНА,
Марина АЛЕКСАНДРОВСКАЯ
Продолжение в следующих номерах.
|