Рыболов, поймавший
идею
О Леониде Венгере рассказывает его
сын, доктор психологических наук Александр
Венгер.
 Есть имена, без
которых невозможно даже помыслить отечественную
психологию дошкольного возраста. К ним,
бесспорно, относится имя Леонида Венгера.
Научно-исследовательская лаборатория, которой
он много лет руководил, сегодня преобразована в
Центр, занимающийся как научной, так и
образовательной деятельностью. Коллективом
Центра разработана известная программа
«Развитие» — одна из первых вариативных
программ дошкольного образования,
рекомендованных Министерством образования РФ. В
2002 году исполнилось десять лет с момента
создания этой программы.
Биографию моего отца вряд ли можно
назвать простой. Его отец, мой дед, в свое время
занимал ответственный пост — председателя
продовольственной кооперации Украины. Если
искать аналоги этой должности в сегодняшней
действительности, то это практически министр
продовольствия. В 1938 году дед был арестован и
расстрелян. Так что отец автоматически попадал в
категорию «сыновей врагов народа».
Но началась война, и он ушел на фронт. А после
войны приехал в Москву (родился отец в Харькове) и
поступил в МГУ на психологическое отделение
философского факультета (тогда психологический
факультет в самостоятельную структуру еще не
выделился). В 49-м ему, правда, припомнили его
родственные связи. Началась кампания против
космополитов, и отца чуть было не исключили из
МГУ. Но что-то там у «организаторов» этого
мероприятия не сошлось, и отец успел закончить
учебу. А после защиты диплома попросил
распределить его подальше от Кремля и получил
направление в Таджикистан, в город Ленинабад. Это
нынешний Худжент. В Ленинабаде они с мамой
пережили «дело врачей», но эти события их
практически не коснулись. Ленинабад был слишком
далеко от Москвы — даже не столица Таджикистана,
а захудалый областной центр.
Правда, с работой и в Ленинабаде не все сначала
было гладко. Должность, на которую пригласили
отца, оказалась занятой. Распределением молодых
специалистов в Союзе ведала некая
бюрократическая канцелярская машина, которая
часто давала сбои. Оказалось, что в МГУ прислали
прошлогоднюю заявку.
Что было делать? Не уезжать же обратно! Путь от
Москвы до Таджикистана неблизкий, подъемные уже
были истрачены (оплачивался, конечно, проезд
только в один конец — к месту распределения).
Поэтому отец поначалу стал работать учителем в
школе: преподавал психологию (был тогда такой
предмет в старших классах), историю, литературу и
логику — причем сразу в четырех школах, чтобы
набрать достаточное количество часов. Судя по
всему, учителем он был прекрасным. Через
некоторое время представилась возможность
работать на полставки в пединституте, и он стал
«разгружаться» — отказываться от своих школьных
часов. Помню, однажды к нам домой пришла
делегация от старшеклассников: они просили отца
не оставлять их — продолжать вести уроки
литературы. Против этого отец, конечно, не мог
устоять и довел класс до выпускных экзаменов.
А потом времена стали меняться. Сталин
умер, прошел ХХ съезд партии, деда, как и тысячи
других расстрелянных, посмертно реабилитировали
— и отец решил, что с добровольной ссылкой можно
закончить.
В 1960 году его университетский педагог и
наставник Александр Владимирович Запорожец
создал при Академии наук Институт дошкольного
воспитания и пригласил отца там работать.
Запорожец был прямым и непосредственным
учеником Льва Семеновича Выготского, а к 60-м
годам уже имел собственное имя и огромный
авторитет в науке. Он был блестящим
организатором и мудрым политиком. Занимая
довольно высокую должность, Запорожец умудрился
избежать чести вступить в партию (мой отец тоже
был беспартийным). Он никогда не отрекался от
Выготского, хотя с 1936 по 1956 год — в течение 20 лет
— имя Льва Семеновича даже в устной речи нельзя
было упоминать, не то что ссылаться на него в
печатных работах.
И вот мы поехали в Москву.
Отец получил в ведение лабораторию
психофизиологии дошкольного возраста.
Лабораторию получил, а московскую прописку —
нет.
Запорожец как-то добился для него временной
прописки. Но ее надо было постоянно возобновлять.
Был случай, когда вместо того, чтобы продлить
прописку, отцу в паспорте поставили штамп:
«Выписан в 24 часа». Попасться с этим документом
на улице какому-нибудь стражу порядка было очень
опасным делом.
Все эти неурядицы стоили многих нервов и
волнений, но друзья в конце концов добились для
отца постоянной прописки.
Мы получили комнату в коммуналке. Как сейчас
помню: длинный-длинный коридор, комната № 44.
Туалет один на всех. По утрам туда выстраивалась
огромная очередь. Но зато дом стоял в самом
центре Москвы, напротив Военторга.
Потом, к юбилею отца, один из его приятелей, очень
остроумный человек, сочинил целую поэму о том,
как вся московская милиция была поставлена на
ноги, пытаясь отловить Венгера и выселить его из
Москвы. Но Леонид Абрамович оказался опытным
конспиратором: по ночам он, переодевшись
рыболовом, отсиживался на берегу Клязьмы, а днем
отсыпался на ученых советах.
К слову сказать, отец был страстным рыболовом.
Рыбалку обожал. Ему невероятно льстило, что,
благодаря седой бороде, дачники принимают его за
местного мужика из деревни и приходят с просьбой
продать рыбки. Он, конечно, рыбу не продавал, а
дарил. Причем с огромным удовольствием.
Отец вообще любил жизнь и был очень ярким и
эмоциональным человеком. Любил стихи, часто
читал их вслух. Причем питал одинаковое
пристрастие и к Пастернаку, и к Есенину. Но самым
любимым его поэтом был Блок.
Он и сам писал стихи — как мне кажется, неплохие,
во всяком случае, искренние. Сочинял юморески,
пародии. Ни один институтский капустник без него
не обходился. На вечеринках всегда приглашал
женщин танцевать. Нельзя сказать, чтобы он был
ловким танцором: хорошо, если не наступал даме на
ногу. Но, так как он все делал с огромным
увлечением, женщины любили с ним танцевать.
К работе отец относился с такой же страстью.
Методики, которые он придумывал, всегда были
выразительны и красивы. Умение придумать и
поставить эксперимент было его особенным
достоинством как ученого. Конечно, он был
известен и как теоретик, но сам себя в первую
очередь считал экспериментатором. Это притом,
что техники тогда никакой не было (особенно в
ленинабадский период) и все приспособления для
экспериментов приходилось делать своими руками.
В стихотворном напутствии, которое отец подарил
мне как-то ко дню рождения, были такие строчки:
Учись кромсать листы картонные,
Пилить дрова, ковать металл,
Тахитоскопы электронные
Изготовлять из старых шпал.
Сам отец умел это делать очень хорошо.
Например, ему нужно было понять, как человек
осматривает некое изображение. Отец взял черный
ящик (в прямом, не в переносном смысле) и поместил
туда картинку. Внутри ящика темно, и человек,
разглядывающий рисунок, должен пользоваться
фонариком. А с другой стороны ящика установлена
фотокамера, которая фиксирует движение луча.
Таким образом, можно понять стратегию того, кто
рассматривает изображение. Впоследствии, когда у
отца появилась современная аппаратура, многие
его гипотезы, выдвинутые в период использования
самодельных приборов, подтвердились.
Во многих экспериментах отца я,
естественно, выступал в роли испытуемого № 1.
Черный ящик, например, опробовали на мне. Когда я
рассмотрел помещенную туда картинку, выяснилось,
что это рыба (будь я постарше, мог бы и до
эксперимента догадаться).
Вообще отец был настоящим академичным ученым. Он
считал, что любое теоретическое положение должно
быть выведено из работ предшественников и
подвергнуто тщательной экспериментальной
проверке. А когда позиция обозначена и доказана,
к ней еще должен быть создан диагностический
аппарат. Это сегодня слово «диагностика» прочно
вошло в психолого-педагогический словарь. А
тогда представления о диагностике и ее
необходимости вовсе не были общепринятыми.
У отца было очень много друзей, с которыми его
связывала работа. Не только мама, но и я — мы
часто оказывались в этой компании. Для меня это
было подарком судьбы, потому что еще в детстве я
познакомился с людьми, которые вписали самые
интересные и глубокие страницы в отечественную
психологию.
Еще когда я учился в школе, отец прочитал мне
целый курс лекций по психологии. Так что потом,
уже будучи студентом, я имел некоторые
преимущества перед сокурсниками.
В мои университетские годы отец учил меня писать
научные статьи. Он не переносил связок типа «надо
заметить», «надо сказать». Говорил: «Надо
сказать, так скажи». Не любил, когда в скобках
перечисляют много фамилий авторов. Называл такие
перечни «братскими могилами».
Мне повезло: я имел двух замечательных
учителей — своего отца и Даниила Борисовича
Эльконина, под руководством которого проработал
много лет. Они были представителями одной и той
же научной школы. Эльконин близко дружил с
учителем отца, Александром Владимировичем
Запорожцем, и тоже был учеником Выготского.
Сегодня я работаю в сфере личностной
проблематики, которой отец никогда не занимался,
но с огромным интересом и уважением слежу за
деятельностью Центра, который носит его имя.
Центр — это преобразованная лаборатория,
которую отец вырастил и воспитал. Сотрудники
Центра очень бережно относятся к памяти отца и до
сих пор пишут его имя на первом месте в своих
коллективных трудах, хотя многие из них давно уже
вышли на самостоятельную проблематику и на
самостоятельные программы. У некоторых есть и
собственные ученики — пятое поколение
последователей Выготского. В наше время,
непростое для науки, это одно из довольно
немногих учреждений, продолжающих развивать
традиции отечественной психологической школы.
Записала Марина АРОМШТАМ
|