ДЕТСКИЙ САД СТО ЛЕТ НАЗАД

Фред КЕЙРА, перевод Марии ПИЧЕТА Игрушки детей (Из книги «Детские игры») Москва, 1908 Игра в куклы Игра в куклы заслуживает специального изучения по причине того исключительного положения, которое она занимает в детской жизни. Это наиболее распространенная и наиболее древняя игра; с ней встречаешься во всех странах и у всех племен*; она является той игрушкой, в отношении к которой наиболее проявляется стремление детей одухотворять предметы. Простое соединение кусочков дерева, картона, фарфора или воска, кукла становится личностью, отличается тем или другим характером, имеет имя, занимает то или другое общественное положение. Любопытный факт, что она является живым существом не только для ребенка, но и для первобытного человека. Она действительно является, по свидетельству Джона Леббока, любимой игрушкой дикарей, которые относятся к ней, как к своего рода кумиру. Многие причины способствовали популярности этой игрушки. Прежде всего она удовлетворяла у маленькой девочки инстинкт материнства и подражательный инстинкт; она удовлетворяла также потребность играть роль причины (в чем состоит высшее наслаждение игры), желание проявлять свою силу, власть. Мы рассмотрим игру в куклы с этих различных точек зрения. Мы уже указывали на замечательный факт, что предмет, даже бесформенный, как камень, вилка, кусочек хлеба, может заменять маленьким девочкам** куклу, настолько сильна у них потребность в любви: они одевают кукол, кормят их, укладывают в постель, ухаживают за ними с полным самоотвержением. Селли говорит об одной девочке четырех-пяти лет, которая превращала в ребенка свой мяч из мягкой резины: она обнимала его, давала ему кушать, умывала его, надевала ему передник. Кукла удовлетворяет наиболее настоятельным потребностям и наиболее симпатичным инстинктам женской природы. Ухаживать, украшать, одевать, раздевать, переодевать, учить, делать выговор, укачивать, холить, усыплять, представляя себе, что это что-то является кем-то, — в этом все будущее женщины. Играя и мечтая, делая кукле маленькое приданое — белье, платьица, кофточки, ребенок становится девочкой-подростком, затем взрослой девушкой, девушка становится женщиной. За последней куклой является первый ребенок. «Маленькая девочка без кукол почти так же несчастна (и ее невозможно даже себе представить в таком положении), как и женщина без детей». Чтобы лучше понять этот культ куклы, чтобы объяснить себе абсолютное доверие и ту непоколебимую любовь, которую ребенок испытывает к кукле, необходимо вникнуть в природу иллюзии, которую она возбуждает. Верит ли ребенок в реальность существования куклы? По этому поводу есть различные показания, противоречащие друг другу. Так, Жорж Санд утверждает, что она никогда не подчинялась подобной иллюзии. «Чувство, которое маленькие девочки испытывают к своим куклам, — говорит нам она, — на самом деле довольно странно, я его испытывала так живо и в течение такого долгого времени, что, не объясняя его, я могу его легко определить. Девочки не верят вполне ни одной минуты в действительность существования этого бездушного предмета, который дают им в руки и который должен развивать в них материнское чувство. По крайней мере, что касается меня, то я не помню, чтобы я когда-нибудь верила, что моя кукла была одушевленным предметом; тем не менее я испытывала к некоторым куклам поистине материнское чувство... Я не отдавала себе ясного отчета в том, что это было за чувство, и я думаю, что, если бы я могла его анализировать, я нашла бы в нем нечто аналогичное тому, что ревностные католики испытывают перед некоторыми образами. Они знают, что образ — не предмет их поклонения, а между тем они падают перед ним ниц, украшают его, кадят перед ним, делают ему приношения... То же самое можно сказать о детях вообще. Они находятся между действительным и невозможным». Жорж Санд признается, впрочем, что у нее были некоторые куклы, за которыми она ухаживала так, как будто это были действительные дети. «Когда мне попадалась прочная и хорошо сделанная кукла, если мое воображение приписывало ее взгляду известное выражение, она становилась моей дочкой, я окружала ее бесконечными заботами и заставляла других детей выражать ей всяческое внимание, проявляя по отношению к ней невероятное чувство ревности». Следующие строки того же автора заключают еще более ясно выраженное признание: «Я не чувствовала огорчения, расставаясь с моей сестрой, которая оставалась в пансионе, и с двоюродной сестрой Клотильдой... Но отчего у меня действительно сжималось сердце в первые минуты путешествия, это от необходимости оставить в пустой комнате свою куклу, где она, должно быть, так сильно скучала». Несмотря на колебания Жорж Санд, искренность иллюзии у маленьких девочек, по крайней мере в первые годы жизни, должна быть, кажется, установлена благодаря живости чувств, которые они испытывают к своим излюбленным игрушкам. Таково мнение Селли: «Пылкое воображение маленького ребенка, — пишет он, — передает неодушевленному предмету из дерева частичку своей жизни, горячность сердца. И, кажется, его вера в действительность существования куклы и его преданность по отношению к ней возрастают по мере того, как ее искусственные прелести исчезают — сходит румянец со щек, нос изменяет первоначальную форму, изящное платье выцветает, и прелестная игрушка, которая незадолго до того привлекала завистливые детские взоры в витрине магазина, принимает самый простой вид. Верность наших малюток куклам, когда те утрачивают все свои внешние прелести, спускаясь на самую низкую ступень кукольного царства, — одна из превосходных и наиболее забавных черт детского характера». Г-жа Неккер-де-Соссюр истолковывает в том же смысле истинные слезы, которые проливают маленькие девочки над предполагаемыми несчастьями своих бедных кукол: «В детстве, — пишет она, — искреннее и глубокое чувство присоединяется часто к иллюзии, и любовь маленьких девочек к их куклам бывает иногда очень трогательной». В этом возрасте — четырех лет, — когда обычное очарование начинает рассеиваться, ребенок роняет свою любимую куклу, которая, к несчастью, разбивает себе нос. Ужасные крики, страшное отчаяние, которое еще усиливается, когда неосторожный отец, не отнесясь достаточно серьезно к случившемуся, изыскивает шутя и посмеиваясь средство починить бедное лицо, в результате чего остатки бедного больного носа проваливаются в пустоту. Тогда огорчение, смешанное с гневом, настолько овладевает ребенком, что опасаются конвульсий, успокаивают ребенка, насколько могут, уносят куклу, обещают ее вылечить и, наконец, достигают того, что девочка засыпает от утомления. Во время сна идут к мастеру, который искусно приделывает кукле вместо старой головки хорошенькую новую; ожидают только пробуждения девочки, чтобы утешить ее. Бесполезно! Ее огорчение еще усиливается и принимает нежный и раздирающий душу характер. Это уж не маленькая фурия, а истинная мать, у которой подменили ребенка. Рыдания прерывают ее речь: «О, это больше не моя, не моя кукла! Я ее еще узнавала, а теперь больше не узнаю ее... Полюблю ли я эту когда-нибудь так, как любила ту?.. Унесите ее, я не хочу ее больше видеть». «Маленькая девочка, — сообщает тот же автор, — которой надо было отрезать ногу, перенесла эту операцию, не произнеся ни малейшей жалобы, сжимая все время в объятиях свою куклу. «Теперь я отрежу ножку вашей кукле», — смеясь, сказал ей хирург после ампутации. Бедный ребенок, который безмолвно перенес операцию, разразился слезами от этих жестоких слов». Впечатление, какое производил на Софью Ковалевскую вид разбитой куклы, дает также право предполагать о пылком воображении, которое живо рисует страдания реального существа. «Вид разбитой куклы пугал меня, — говорит она в своих «Воспоминаниях детства». — Когда я роняла куклу, няня должна была поднимать ее и сказать мне, что она была цела, а в противном случае должна была возможно скорее унести ее. Я до сих пор помню тот день, когда Анюта (моя сестра), желая подразнить меня, насильно положила у меня перед глазами восковую куклу, у которой был вышиблен и висел черный глаз; со мной сделались конвульсии». Можно, наконец, найти новое доказательство веры ребенка в реальное существование куклы в том факте, что, хотя он обыкновенно и проявляет в отношении к ней нежность, но временами, наоборот, он бранит ее, а иногда даже серьезно бьет. «Что же такое кукла, скажите, пожалуйста? — восклицает Hippolite Rigault. — Это не вещь и не предмет; это личность, это ребенок ребенка. Воображение ребенка приписывает ей жизнь, движение, поступки, возлагает на нее ответственность. Он следит за ней так, как следят за ним его родители; он наказывает ее и награждает, целует ее, прогоняет или запирает куда-нибудь, смотря по тому, хорошо или плохо поступила его кукла; он требует от нее той же дисциплины, которой сам подчиняется, и делит с ней то воспитание, которое сам получает». Но удовлетворение материнского и подражательного инстинктов далеко не исчерпывает того громадного удовольствия, которое маленькая девочка получает от этой игры. Удовольствие иметь подругу, которая подчиняется всем ее капризам и фантазиям, которой она распоряжается и приказывает, которую она может рядить, беречь, направлять по своему желанию, подругу, которая всегда находится с ней и готова делить с ней игры, проявляя послушание и уступчивость, вот причина не менее значительная того удовольствия, которое ребенок получает от куклы. И если ребенок пользуется вместо куклы каким-нибудь бесформенным предметом, то это потому, что он испытывает не менее сильную потребность в творчестве, чем в любви. «Ребенок хочет беспрестанно творить. Он творит тогда, когда роет яму. Из той земли, которую он выбрасывает из ямы и сгребает в кучу руками, ребенок устраивает горы, которые кажутся ему неизмеримо высокими: куча мусора представляется ему архитектурной постройкой. Это то же очарование, какое производит на него грошовая кукла, которая должна быть красивой. Это маленькое кроткое создание с голубыми глазами, розовыми щеками и вечной улыбкой на устах вишневого цвета. Сколько надо воображения, чтобы одеть ее в лоскуток ситца, который будет изображать платье, а из обрезков тюля сделать ей платок!». Ребенок наиболее ярко проявляет свою творческую силу в маленьких драмах, которые он сочиняет, преображая действительность, одушевляя все, что его окружает. Он является творцом и исполнителем в одно и то же время. Из всех драм наиболее выдающаяся кукольная драма: «Она разыгрывается, по замечанию Карла Нодье, между двумя персонажами, из которых один играет поневоле пассивную роль, а другой, т.е. маленькая девочка, исполняет очень сложную роль. Она является творцом и актером с двумя голосами, зрителем и критиком. Кукольная драма представляет единственную комедию, сочиненную одним из действующих лиц, в которой поэт жертвует своей естественной ролью, являясь собеседником. Кукла неаккуратна, непослушна, упряма, болтлива; это маленькая девочка. Девочка серьезна, строга, самостоятельна, иногда неумолима; от нее исходит мораль данного представления». Постоянные сношения ребенка с куклой доставляют ему беспрестанно случай для деятельности, в которой он заявляет о своей личности, что является таким приятным и так льстит его самолюбию. Но он идет еще дальше в этом направлении. Он передает кукле свое внутреннее существо, преображает ее в самого себя. Руссо утверждает, что маленькая девочка думает уже о самой себе, когда, изобретая беспрестанно различные комбинации украшений, более или менее удачно подобранные, она наряжает свою куклу: «Но, скажете вы, она украшает куклу, а не себя. Конечно, она видит куклу, а себя она не видит; она ничего не может сделать для себя; она еще не развилась, у нее нет ни таланта, ни силы, она ничего собой не представляет; она вся в кукле и на ней проявляет свою кокетливость. Это не всегда будет так. Она ждет момента, когда она сама будет своей куклой». Эта склонность смешивать куклу с собственной индивидуальностью проявляется различным образом, иногда в очень любопытной форме. Одна девочка шести лет во время своего выздоровления после кори стала разрисовывать своих кукол ярко красными пятнами. Кажется, что ребенок, проникаясь нежностью к своим куклам, говорит: «Надо, чтобы кукла была такая же, как я, и делала бы все то, что я делаю». Это чувство тесного единения усиливается еще от того, что кукла принадлежит исключительно ребенку: он сознает, что только он один действительно знает свою куклу и может слышать, как она кричит и т.д. Ребенок проявляет эту близость и солидарность в том, что требует от всех других такого же отношения к кукле, какое проявляет сам. Когда мать приходит поцеловать его перед сном, он хочет, чтобы она целовала его куклу, которая спит с ним, и пожелала бы ей спокойной ночи. Часто ребенок относится к своей кукле, как к действительной подруге; он принимает участие в ее играх, разделяет ее мечты. Г-жа Бюрнет рассказывает, что, сидя в кресле со своею куклой, она плыла по очарованным морям к чудесным островам, по дороге с ней случались всякие волнующие впечатления. Если ребенку приходила фантазия изобразить вождя индейцев, то его кукла охотно соглашалась быть его спутником. Если у ребенка несколько кукол, то самую любимую окружают все другие в качестве братьев, сестер, родственников, друзей, нянюшек; он заставляет каждую исполнять особую должность, которая ей определяется в драматических играх. В некоторых случаях весь этот маленький мир преображается, представляя воображаемых героев из любимых сказок или исторических лиц. Королева Виктория рассказывает историю своих ста тридцати двух кукол, которые были лучшими друзьями ее «печального детства». В возрасте от 8 до 10 лет она жила с матерью в Кенсингтонском дворце, не подозревая своего будущего величия и скучая, как настоящая легендарная принцесса. Соскучившись играть в одиночестве, она создала себе семью — подруг, подданных, целое общество маленьких созданий с курносыми носами, раскрашенными щеками и ярко очерченными черной краской бровями. Одетые ее стараниями, окрещенные разными именами по ее капризу, куклы Виктории изображали героев Вальтера Скотта, знаменитых чем-нибудь лиц в английской истории, друзей и слуг королевского дома. Среди них были и мисс Поль, и лорд Брайтон, учитель танцев, пастушка из Бальмораля, швейцарка Эрнестина и громадное количество танцовщиц и актрис, потухших уже в настоящее время звезд, которые блистали тогда в балетах «Волшебное кольцо», «Баядерка», «Сильфида» и др. В своем стремлении играть роль, распоряжаться, покровительствовать ребенок увлекается иногда до того, что начинает занимать свою куклу. Один мальчуган двух с половиною лет спросил однажды у своей матери: «Не можешь ли ты дать мне все мои книжки с картинками, чтобы я показал их кукле? Я не знаю, какую она выберет». Он указывал пальчиком на каждую картинку и всматривался затем в лицо куклы, ожидая от нее ответа. Он сделал вид, как будто она выбрала одну из картинок, и затем стал важно показывать все картинки, говоря: «Посмотри, малютка!» — и внимательно объяснял их. Очевидно, что ребенок, так же, впрочем, как и взрослый, играет до тех пор, пока не затрагивается его личная безопасность, до тех пор, пока он испытывает свободу духа. Не удивительно ли, что ребенок, способный превратить кусок дерева в куклу, потому что здесь нет ничего, что стесняло бы его воображение, что мешало бы его свободному творчеству, пугается, наоборот, при виде странных, необычных кукол? Селли сообщает, что одна девочка лет шести до такой степени испугалась японской куклы, что эту куклу должны были отнести в другую комнату. Другой ребенок пришел в ужас при виде некрасивой куклы-негритянки с льняными волосами, с глазами, которые были почти на одном уровне с волосами, и с красными губами. Более того, стоит только заставить куклу, с которой ребенок уже свыкся, производить необычные движения, как ребенок начинает дрожать и опасаться, чтобы кукла не бросилась бы на него и не нанесла бы ему удара. Г-жа Неккер-де-Соссюр заметила это: «Заставьте танцевать, — говорит она, — большую куклу перед ребенком двух лет, он будет радоваться до тех пор, пока вы не заставите ее делать резкие движения; но как только кукла будет делать большие прыжки и сильно махать руками, то, пожалуй, сначала он и будет смеяться, но громче обыкновенного; он прижмется к своей матери, и необычная краска или бледность выдадут его внутреннее волнение». В более старшем возрасте ребенок не испытывает этого чувства страха. Жорж Санд рассказывает, что она нашла однажды утром у себя на кровати (ей было тогда лет восемь) куклу, подарок бабушки. Это была маленькая смеющаяся негритянка; ее белые зубы и глаза резко выделялись на черном лице. Она была полная и хорошо сложена, на ней было платье из розового крепа, окаймленное серебряной бахромой. «Я взяла, — говорит она, — маленькое созданье в руки, ее смех вызвал у меня тоже смех, и я его обняла, как молодая мать обнимает своего новорожденного». Но это приводит нас к вопросу об игрушках, какие следует давать детям. Детские игрушки Чтобы бороться с ввозом иностранных игрушек и оживить у себя производство дешевых игрушек, которое в течение нескольких лет очень слабо проявляло себя, Лепин, префект полиции, задумал в 1901 году устроить конкурс между рабочими — изобретателями дешевых игрушек. На этот конкурс явилось около 350 конкурентов, представивших более 700 различных моделей, которые были выставлены на торговом базаре. Синдикат фабрикантов игрушек принял также участие в этой выставке и также прислал на выставку целую серию игрушек. Наряду с мебелью из поддельного красного дерева и воздушными шарами из кожи, бакалейной лавкой и домиком, которые можно разбирать по частям, и другими игрушками, обращала особенное внимание любопытная историческая выставка автоматических игрушек Фернанда Мартина: винтовой пароход, мельница, механическая качель с обезьяной, одетой в плис, неутомимые кузнецы, локомотив, смелые пильщики досок, подвижное кресло и несколько игрушек более позднего происхождения: франко-русские часовые, буры, китайцы, городовой, торговка апельсинами, старый ходок. Укажем на вагон железной дороги, на парижскую модистку, на человека, извещающего о пожаре, на маленькую подводную лодочку; гоночные лодки, могущие заменить колясочку с лошадками; маленького трубочиста; камин особенного устройства; колесный пароход; пароходы с задерживающей силой; маленькие паровые и электрические двигатели, приводящие в движение другие механизмы посредством зубчатых колес, деревянных лошадок, точильщика и др.; винтовку с конфетти; пушку с сюрпризом, мышку и др. Успех первого конкурса игрушек побудил мелких фабрикантов и французских изобретателей сплотиться в одно общество, которое устроило в 1902 году более богатую выставку на Елисейских полях в окрестностях Парижского Сада. Мастера выставили на этот раз игрушки, которые приводились в движение посредством сжатого воздуха, когда надавливали каучуковую грушу. Электричество нашло себе применение в автомобиле. Укажем еще на заводного скакуна, деревянные велосипеды и другие игрушки, более или менее сложные и различных размеров. Если мы прибавим к этому перечню наиболее интересных игрушек, показанных на выставке, перечень тех игрушек, которые указаны в каталогах наших больших магазинов, как, например, электрические карманные фонари, маленькие фотографические аппараты, ящики с химическими и физическими пособиями, маленькие печатные станки, исторические кубы, граммофоны, синематографы, то мы получим достаточное представление о тех новых игрушках, которые предлагались на выбор родителям. Это игрушки, отвечающие живому современному интересу, игрушки нравоучительного характера, азартные игры, игрушки, развивающие ловкость, научные, образовательные и автоматические, — одним словом, удовлетворяющие всем вкусам. Но некоторые из них имеют свои неудобства. Склонность людей к азартным играм проявляется в очень раннем возрасте. Дети моложе пяти лет увлекаются игрой в лото (по их желанию было сделано лото с картинками). Иногда с шестилетнего возраста они играют с товарищами в разные игры, в которых пользуются, за неимением денег, шариками, перьями, булавками. Такую склонность следует, скорее, подавлять, чем поощрять, и первые игрушки, которые следует прежде всего изгнать, это лотереи, потом игры в бега и в лошадок и во все подобные игры. Не следует тем не менее впадать в другую крайность и прибегать при воспитании ребенка к игрушкам, которые имеют нравоучительную цель. Эти последние могут показаться смешными и привести к совершенно иному результату, чем тот, который от них ожидают. Ребенок, который стремится к развлеченью, может раздражиться от того, что встречает всюду урок и наставление, и будет нарочно поступать дурно только ради того, чтобы внести какое-нибудь разнообразие в свою жизнь. В свою очередь, исторические игрушки могут способствовать возникновению неправильных представлений и породить какой-нибудь вредный и упорный предрассудок, оказывая вредное влияние на умственное развитие наших детей. «Война и смерть, — пишет Марсель Тинейр по поводу игрушек, появившихся под влиянием Трансваальской войны, — явления настолько серьезные, что не должны вызывать смеха и служить предметом игры». Свободные мыслители, которые постоянно говорят о гуманности и братстве, христиане, которые восхищаются словами Иисуса: «Тот, кто убивает, сам будет убит», — должны бы запретить эти игрушки и эти игры маленьких дикарей своим детям. Рескин выражает желание, чтобы в будущем обществе филантропы одевались в пурпур и золото, а солдаты ходили в черном, «как палачи»: мальчуганы, подчиняясь обычному увлеченью формой, будут играть уже не в «генерала», а в «филантропа». Но ребенок любит разрушать; он любит битвы и победы. Военная игрушка имеет для него больше привлекательности, чем игрушка, имеющая целью какое-либо нравственное воздействие; лишь бы он только не был по крайней мере безнравственным на свой лад, лишь бы не клеветал никогда, нигде на мужество. Образовательным игрушкам нельзя сделать того же упрека, что игрушкам историческим. Большинство из них представляет интересное применение физики и механики, и нельзя, конечно, не похвалить мысль посвящать детей путем игрушек в новейшие открытия современной науки. Под предлогом развлеченья ребенку доставляются разнообразные знания, которые подготовляют его к будущей работе в жизни; это является прекрасным средством, которое дает возможность предвидеть тот путь, который ребенок изберет впоследствии; и, может быть, эти первые проблески удовлетворенной любознательности определяют его будущее призвание. Все это верно, но только в том случае, если соблюдать известную меру, если принять во внимание, что образовательные игрушки — это урок для ребенка, и не могут быть игрушками в полном смысле этого слова, потому что они не дают ничего для творчества и для иллюзии. Следовательно, нельзя подчинять приятное полезному, нельзя подавлять воображения, заменяя его место превращенной серьезной действительностью. Марсель Тинейр передает со слов Конти, который читал лекции по литературе царице Александре, что Гессенская герцогиня не давала ей развлекаться никакими безделушками, изгоняя из детской даже безобидную игрушку-куклу. Но если русская императрица никогда не качала куклы, зато образовательные игрушки — такие, как маленький телеграф, маленький телефон, географические арифметические игры, развивающие память, развлекали ее в детстве. Этот метод воспитания натолкнул Томаса Гредграйнда на мысль о его системе воспитания. Гредграйнд «человек действительности, расчетливый», был личным врагом воображения. У Гредграйнда было пять сыновей, и каждый из них был образцом в своем роде. Отец воспитал их в уважении к факту. «Ни один маленький Гредграйнд не видел никогда лица на луне. Каждый маленький мальчик с пятилетнего возраста мог разобрать по частям Большую Медведицу, как любой профессор в обсерватории. Ни один из маленьких мальчиков никогда не подумал установить связь между действительными коровами, гуляющими по лугу, и сказочной коровой с загнутыми рогами. Все коровы, которых они видели, были для них не чем иным, как четвероногими, травоядными и жвачными животными, у которых было несколько желудков». У маленьких сыновей Гредграйнда не было ни кукол, ни картонных плясунов, ни деревянных зверей. «У них была небольшая конхилиологическая коллекция, металлургическая и минералогическая коллекция. Все образцы были разложены в коллекциях по порядку, по родам и все нумерованы. А их классная комната, несмотря на эти коллекции и библиотечные шкафы, физические инструменты и статистические таблицы, имела, скорее, вид парикмахерского зала». Результат такой системы воспитания детей Гредграйнда, убивающей всякое воображение и всякое чувство, был, как известно, плачевный. Чтобы предостеречь наших слишком практических родителей от подобных крайностей, следует сообщить им, что образовательные игрушки не удовлетворяют в достаточной степени умственным запросам детей. «Я не хочу, — как прекрасно замечает г-жа Марсель Тинейр, — отрицать достоинства маленьких фонографов, телефонов, стереоскопов и т.д. Игры с магнитом, азбуки и даже карта Парижа с обозначением расстояний указывают на искусство и на терпение их изобретателей. Но дети и невежды ничему не удивляются. Чудеса электричества не кажутся им чем-то необыкновенным и мало интересуют их, потому что они им непонятны. Попробуйте объяснить пятилетнему мальчугану чудеса фотографии и магнита. Попробуйте ответить на его «почему»... После четырех-пяти опытов, когда «образовательная игрушка» будет испорчена и разбита, мальчуган признается, что любой малютка лучше исполнил бы это дело». Что касается автоматических игрушек, то, как бы искусно ни был устроен их механизм, они могут развлечь ребенка на минуту, но они не могут быть для него действительной игрушкой, потому что, чем более они усовершенствованы, тем более они приближаются к природе, тем более ставят препятствия для его творческого воображения. «Ребенок, — говорит Рескин, — не увлекается заводной мышкой, которая бегает по полу, ему нравится предмет, который не двигается, хотя бы он был нехорош, хотя бы он ничего собой не представлял». «Изобрели, — говорит, в свою очередь, Rigault, — внутренний механизм, благодаря которому куклы говорят. Я не придаю большого значения этому фокусу. Ребенок заставляет говорить куклу, пользуясь собственным голосом лучше, чем всякими другими механизмами. Воспитание не нуждается в автоматических игрушках». Нет никакого сомнения, и каждый из нас мог это наблюдать, что очень хорошо сделанная кукла, говорящая папа и мама, становится более интересной для ребенка тогда, когда ее механизм испортится и ребенок будет распоряжаться ею по своему усмотрению. Не будем никогда терять из виду, что главная привлекательность игрушки заключается для ребенка в чувстве радости, когда он сознает себя причиной, сознает свою власть и успех. Ребенок, заявляет справедливо Мишле, хочет жить и творить: «Я видел, как ребенок 18 месяцев положил кусочки дерева один на другой и, чувствуя себя творцом, торжественно скрестив руки, посмотрел на свое произведение и произнес: “Это хорошо”». Другой мальчик, двух с половиною лет, более сильный в архитектурных работах, позвал сестру посмотреть на его постройки и удостовериться в его таланте и сказал: «Это построил малютка». Ребенка наиболее интересуют те игрушки, на которых он более всего может проявить свою изобретательность. Изобретатель по существу своему, он видит в игрушке предлог и побочный элемент, нужный для той комедии, которую он разыгрывает перед самим собой. Старая двухколесная тележка исполняет попеременно роль локомотива, автомобиля и телеги. Кукла меняет пол, возраст, характер и костюм по желанию своей маленькой мамаши. Песок, камни, обломки дерева — драгоценные сокровища. Кусочек сада представляет для ребенка вселенную, борозда с водой — океан, верба — целый лес. Наиболее простая и наиболее дешевая игрушка, которую ребенок может превращать по своему желанию, управлять ею и совершенствовать ее, бывает обыкновенно наиболее им любимой: она привлекает его своим разнообразием и неистощимой прелестью новизны. Слишком точные копии реальных предметов, писала по этому поводу г-жа Неккер-де-Соссюр, также скоро надоедают ребенку. Ребенок любуется, восхищается ими, «но его воображение как бы сковано слишком точной формой предмета; он является для него только хорошим слепком. Как удовлетвориться этим единственным развлечением? Маленький хорошо одетый солдатик не более как солдат; он никак не может быть отцом ребенка или другим каким-либо лицом». Можно сказать, что молодой ум чувствует себя более оригинальным и испытывает минутами вдохновенье, заставляя все предметы способствовать осуществлению своих надежд, и видит во всем, что его окружает, источник своего удовольствия. Опрокинутый табурет изображает лодку, одноколку; поставленный на ножки, он изображает лошадь, стол; картон представляет собой дом, шкаф, телегу — одним словом, все, что только ребенок пожелает. Вы должны проникнуть в его намерения, и, прежде чем он достигнет того возраста, когда потребуются образовательные игрушки, вы должны дать ребенку материал для его творчества, а не готовые произведения. Таким образом, толстые дощечки в форме, например, книг, которые можно было бы наставлять друг на друга или расставлять в разных направлениях, дадут ему превосходный материал для построек и избавят его от того, чтобы искать другой материал; а если у этих дощечек будут дырочки, то ребенок будет связывать их ленточками на разные лады сообразно своей фантазии; занятый этой работой, он найдет в ней удовлетворение своим природным дарованиям. В самом раннем детстве ребенок чувствует себя вполне счастливым, когда ему дают играть отрубями или песком, которые он превращает в своем воображении в землю, воду, из которых готовит обед и т.д. Неистощимым источником его радости бывает для него все, что удовлетворяет его минутную фантазию. Эггер пишет: «Правда, что ребенок предпочитает игрушке с определенной формой какой-нибудь грубый предмет, из которого его воображение может сделать все, что ему понравится». А Эспинас говорит: «Игрушки хорошей работы, изображающие животных, имеют мало значения и даже стесняют воображение ребенка, сдерживают его порыв. Один ребенок в течение двух зим проводил время в одиночестве, сидя в комнатах; каждое утро он развлекался удивительной игрой со стульями. Он расставлял их в разных направлениях, и они изображали у него то лодки, то поезд, то заложенную коляску. Надо было видеть, с каким серьезным видом он опускал с высоты одного из стульев свой шест (т.е. трость) в глубокую воду, или подражал локомотиву, или, наконец, стегал своих воображаемых лошадей, причем его большое кресло изображало козлы, а два стула поменьше — лошадей. Каждое утро он проводил целые часы за этой игрой. Настоящая колясочка с хорошей картонной лошадкой заинтересовала бы его, конечно, меньше, чем эта игра со стульями, из которых его воображение создавало все, что только ему хотелось». Таким образом, если давать ребенку игрушки, которые точно воспроизводят действительность, это значит проявить небрежность, если не безразличие, к его развлечениям. Тот, кто действительно желает развлечь ребенка, будет меньше думать о доставлении ему игрушек, чем о том, чтобы дать возможность играть. Не встречаем ли мы, особенно в городах, детей, окруженных многочисленными игрушками, которые не знают, что с ними делать? Детей отсылают в отдельную комнату, и если они много шумят и ломают игрушки, то их за это бранят. Доставьте им лучше вместо этого возможность пользоваться простором; как только будет хорошая погода, доставьте возможность играть по их усмотрению. Мы, конечно, не хотим этим сказать, что следует изгнать все игрушки. Некоторые из них имеют, несомненно, неоспоримые преимущества. Компейре полагает даже, что деревенские дети ниже городских по своему развитию, потому что у них нет игрушек, как у городских детей. Надо, конечно, в конце концов считаться и с развлечениями среды. Но, повторяю еще раз, мы безусловно отрицаем слишком отделанные и законченные игрушки, которые не дают достаточной свободы ребенку, мешают ему проявлять его изобретательность, стесняют его подражательные наклонности, стесняют его игры. Чем проще будет игрушка, тем она будет ценнее, тем более она будет давать пищи для фантазии ребенка, который будет черпать в ней идеи для своих игр. Куклы, зверинец, овчарня, маленькие лавки и посуда, корабли, железная дорога и трамвай, ящики с материалом для построек, шкафчики для белья, колыбельки для кукол, тачки простые и заводные лошадки и т.д.; пусть дают ребенку сколько угодно игрушек в этом роде: существенное заключается в том, что ребенок не будет находиться в бездеятельности. Что же касается игр, развивающих ловкость и силу, они, конечно, очень полезны; к таким играм можно отнести стрельбу в цель, пускание змея, игру в кегли, в серсо и др. Не забудем также, что игра должна способствовать умственному развитию ребенка, что она должна доставлять ему материал для опытов и, таким образом, давать ему новые знания; но что при этом надо избегать всего, что способствует частой смене впечатлений и развеивает ум ребенка. Поэтому привычка заваливать ребенка игрушками, делая из детской комнаты какой-то игрушечный магазин, должна быть признана вредной. При обилии разнообразных впечатлений ум ребенка не знает, на каком впечатлении остановиться. Идеалом игры должно быть такое развлеченье, где будут применены одновременно физические, умственные и нравственные силы ребенка. По крайней мере следует избегать всего, что может повредить развитию той или другой способности ребенка. «Думают, что все сделали, — говорит Rigault, — когда изобрели игрушки, которые могут развлекать ребенка, не причиняя вреда его нежным ручкам. Но этого еще недостаточно. Дети гораздо более развиты, чем это обыкновенно думают. Они обладают умом прежде, чем научатся владеть речью; взор их улавливает различные очертания предметов, когда еще он блуждает и когда кажется, что он не может фиксировать предметы; их слух уже улавливает различие звуков, когда кажется, что ребенок не различает еще материнского голоса. Какая первая игрушка, которую дают ребенку? Погремушка. Я видел прелестные погремушки из слоновой кости, из серебра, даже позолоченные, искусной, тонкой работы; но, признаться ли? Самая лучшая погремушка возмущает меня. Я не буду жаловаться, подобно Аднесону, что, приучая ребенка к движениям, погремушка разовьет его деятельные способности за счет созерцательных. Человек создан, чтобы действовать; нет ничего дурного в том, что он будет приучаться к этому с ранних лет; почему из этой металлической игрушки, первого друга ребенка, делают нечто уродливое? Почему изображают человеческое безобразным, с растянутым ртом, горбатым носом, который достигает почти подбородка, и почему изображают этого человечка с горбом спереди и сзади? Первое подражание природе, которое поражает взор ребенка, это уродливое лицо. Он знакомится с искусством в безобразной передаче. Но это еще не все. В туловище этого горбатого и кривоногого человека вставляют пронзительный свисток, звук которого терзает пробуждающийся слух ребенка. Это, говорят, делается для того, чтобы его развлечь. Вот первое понятие, которое он получает от музыки! В самом начале жизни он слышит уже фальшивые звуки! Я уверен, что благодаря той роли, которую играет погремушка у нас в деле воспитания детей, мы ежегодно лишаемся многих художников и музыкантов, дарования которых убиваются в зародыше!» Другое неудобство безобразных игрушек, неудобство, о котором мы упомянули выше, это то, что они могут возбуждать чувство страха, если не ужаса, у детей в самом впечатлительном возрасте, а это может повлечь к пагубным последствиям, как в нравственном, так и в физическом отношении. Когда Жорж Санд было года четыре, ей подарили великолепного петрушку, одетого в ярко-красное с золотом платье: «Я сначала испугалась, — пишет она, — не столько за себя, сколько за свою нежно любимую куклу, которую считала не в безопасном положении около этого маленького чудовища, бережно спрятала куклу в шкаф и согласилась играть с петрушкой. Его глаза приводились в движенье посредством особенной пружины, и это производило на меня такое впечатление, что он был для меня наполовину игрушкой, наполовину живым существом. Когда мне надо было ложиться спать, то его хотели убрать в шкаф вместе с куклой, но я ни за что не соглашалась на это, так что уступили моей фантазии и положили его на печку... он лежал на спине, уставившись своими стеклянными глазами в потолок, и зло смеялся. Я уже его больше не видела, но мое воображение все еще рисовало мне этого урода, и я уснула с мыслью об этом отвратительном существе, которое всегда смеялось и которое могло следить за мной взором во всех углах комнаты. Ночью мне приснился ужасный сон: петрушка поднялся; его передний горб под жилетом с красными блестками загорелся на печке; тогда петрушка стал бегать но комнате, преследуя то меня, то мою куклу, которая бегала растерянная, и нас охватывало пламя. Моя сестра, спавшая вместе со мной, догадалась о причине моего беспокойства и отнесла петрушку в кухню, говоря, что это была неподходящая игрушка для ребенка моего возраста. Я его больше не видала. Но впечатление воображаемого ожога оставалось у меня некоторое время, так что вместо того, чтобы играть с огнем, что я страстно любила делать до этого времени, я испытывала теперь при виде огня сильный страх». Когда Диккенс попал однажды на вечер в веселую компанию детей, собравшихся вокруг елки, он вновь переживал впечатления своего собственного детства и описывает с восторгом те игрушки, которые украшали тогда ветки этого волшебного дерева, а именно, картонную куклу в голубой шелковой юбке, которую он называет красивой и грациозной дамой. «Но, — прибавляет он, — я не сказал того же о большом паяце, который висел против стены и которого приводили в движение, подергивая за веревочку... У него было зловещее выражение, ужасный нос и, когда он поднимал свои ноги чуть не до шеи, то страшно было оставаться с ним наедине». Между блестящими листочками и красными ягодами остролиста была повешена ужасная маска. «Когда же посмотрит на меня в последний раз эта ужасная маска? Кто надел ее себе на лицо, и почему пугала она меня до такой степени, что это впечатление является своего рода событием в моей жизни?.. Я не мог свыкнуться с этим впечатлением. Ничто не могло долгое время рассеять меня, заставить забыть пережитое волнение... Даже когда мне показали эту маску, и я мог удостовериться, что она была из картона, когда даже ее совершенно убрали, чтобы я не мог ее видеть, и то я не успокоился. Воспоминание об этом лице, мысль, что оно где-то существует, тревожили меня; я просыпался ночью весь в поту и кричал: “О Боже мой! она идет, о, эта маска!”». Надо делать строгий выбор игрушек не только ради правильного развития воображения и вкуса, но имея в виду и то пагубное влияние, которое могут производить некоторые игрушки в деле нравственного воспитания: к таким можно отнести очень дорогие игрушки, которые могут возбудить в ребенке спесь и тщеславие. Так Rigault заявляет, что чересчур роскошные куклы — общественное зло. «Посмотрите на этих принцесс: всюду бархат, атлас и шелк, драгоценные камни, кружева, ленты. Взглянув на них, можно воскликнуть: «Это важные дамы!» Они все одеты по моде и имеют глупый, напыщенный вид в своих шелковых платьях, как бы говоря всему миру: «Посмотрите на меня!» Надо презирать это дерзкое тщеславие. Скажите, думаете ли вы, что наши девочки непременно нуждаются в том, чтобы куклы научили их в самом нежном возрасте позировать перед людьми? Думаете ли вы, что эти жеманно сложенные губы, эти умильные глаза, вся эта жеманная внешность и этот парад научат детей простоте и естественности? Думаете ли вы, матери, что эти Селимены с маленькой ножкой, не знакомые с простым одеянием, имеющие вид лиц, собравшихся в гости или на бал, привьют вашим девочкам интерес к домашней жизни и приучат их к хозяйственным заботам?» И остроумный писатель шутливо провозглашает закон против роскоши, который бичует наряду с роскошными туалетами кукол их помещения, их великолепную посуду, мебель. «Насколько я больше люблю комнату в двадцать пять су, — восклицает он, — с маленькой ореховой плохо склеенной мебелью, плохо обитою ситцем, которая играет роль хорошей материи, и кроватями без одеяла для ног, с белыми коленкоровыми занавесками и картонным камином... Насколько я предпочитаю эти фермы, где зеленая бумага изображает луг, на котором гуляют микроскопические животные — собаки, бараны, лошади, коровы. Посуда из простого железа или из английского металла, или самое большее, из накладного серебра, подходит гораздо более к детям, чем серебро и позолота! Это прочно, изящно и стоит дешево; а дешевые игрушки приучают детей к милостыне с ранних лет. Заставьте детей отдать бедным половину той суммы, которую истратили бы на их игрушку, купленную утром и разбитую уже вечером; игрушка будет не так хороша, но зато у бедняка будет хлеб, а ребенок получит от игрушки не меньшее развлечение». Нет, это еще мало сказать; ребенок получит от игрушки дешевой еще большее удовольствие. Что получается, когда игрушка бывает куплена за дорогую цену или бывает образцовым произведением искусства? Родители хотят, чтобы ее берегли, и убирают подальше от ребенка. Подобный случай рассказывает г-жа Д’Епине, вспоминая свою юность: «Однажды дядя и тетя позвали нас раньше обеда. Они надавали много игрушек моей двоюродной сестре, причем подарили ей к Новому году серебряный погребок с условием, что она завтра же возвратит все это тете, которая сохранит у себя игрушки до тех пор, пока девочка вырастет большая. Вот, — замечает М. Leo Claretie, — судьба слишком хороших игрушек, чересчур роскошных кукол!» Пролетарская и буржуазная кукла знакома с житейскими радостями и неудачами, ласками и побоями. Между тем роскошная кукла оплачивает дорогой ценой свое аристократическое происхождение, находясь продолжительное время в заключении на полке шкафа. Чтобы сохранить ее, уберечь от неизбежных повреждений во время детских игр, мать ее конфискует и убирает***. Хорошо, когда приучают ребенка самого делать себе игрушки. Для первоначальных работ хорошо употреблять пробку, как материал более мягкий, чем дерево, и не требующее никаких специальных инструментов. (Можно также пользоваться бумагой, картоном, соломой и др.) За неимением настоящего пробочного материала, можно пользоваться старыми пробками от бутылок. Что же касается необходимых принадлежностей, то они очень просты: столовый нож, дощечка, на которой режут пробки, подпилочек, булавки, головки от спичек, концы веревочек. Из этого несложного материала можно сделать самые разнообразные вещи. К недавней детской выставке пробочных игрушек было прислано громадное количество игрушек. Особенно выделялась работа одного мальчика 8,5 лет, который сделал Ноев ковчег и разных животных — козу, носорога, волка, корову, тюленя и др. Делая игрушки из пробок, дети будут развивать ловкость рук; они получат от этой работы одновременно и удовольствие, и пользу. Что бы то ни было, но важнее всего развить инициативу ребенка: поэтому не следует вмешиваться в его игру. Надо дать ему игрушки, а затем оставить его одного, предоставляя ему действовать совершенно свободно и независимо. Если он будет колебаться, проявлять нерешительность, остерегайтесь помогать ему: вы не только лишите его радости, которую он должен получить при достигнутом результате, но нарушите процесс его умственной работы, повредите его воле; вместо того чтобы помочь ему, вы помешаете его творческой работе. Вспомним, что игра для ребенка является развлечением и учением в одно и то же время; его ум развивается и формируется от привычки к работе. «Опыт доказывает, — говорит Сикорский, — что, если оставить ребенка одного с его игрушками на полу, он долгое время будет сидеть тихо, погруженный в свои занятия и проявляя все признаки интенсивной умственной работы. Полное невмешательство взрослого, который должен играть пассивную роль и занимать второстепенное место, составляет, как я мог убедиться из опыта, непременное условие для развития внимания у ребенка и способствует этому развитию. Страстность и увлеченье, которые проявляет ребенок во время игры при таких условиях, бывают иногда поразительны». Это невмешательство, столь желанное для детей, даст также и родным случай познакомиться с привычками детей и их характером. Когда ребенок с большей или меньшей точностью и быстротой воспринимает впечатления и подражает затем виденному — людям, животным и предметам; можно по этому судить о степени его наблюдательности; по оригинальности его изобретений можно судить о его воображении и определить степень его умственного развития по разнообразию игр. В играх проявляются также природные наклонности ребенка: некоторые дети проявляют в играх горячность, энергию, смелость; другие, наоборот, бывают апатичны, вялы, робки. Родители, таким образом, могут познакомиться со своими детьми и с большим успехом пробовать развивать или исправлять, смягчать в том или другом смысле качества и недостатки своих детей. Есть, впрочем, случаи, и они представляются главным образом в совместных играх с товарищами, где вмешательство родителей, а за их отсутствием наставников, должно быть вполне оправданно. Надо прежде всего следить за тем, чтобы игры не продолжались до полного истощения сил. Помимо очевидной пользы, какую приносит это ограничение с гигиенической точки зрения, оно имеет благоприятное нравственное влияние, потому что здесь ребенок знакомится впервые с мудрым правилом древних: ничего чрезмерного, ничего слишком. Ставя игру в ее настоящие границы, мешая ей принимать слишком буйный и страстный характер, приучают, таким образом, ребенка владеть собой. Другая важная предосторожность заключается в том, чтобы устранять всякое развлеченье, которое могло бы повредить здоровью; тем не менее не следует также слишком легко поддаваться беспокойству по этому поводу, как это бывает обыкновенно по отношению к лицам, которые для нас дороги, потому что нравственное значение мужества очень велико, а оно может проявляться только в таких случаях, когда ребенок хладнокровно и с полной верой в свои силы подвергается даже серьезному риску. Необходимо также вмешиваться в игру, когда замечаешь, что склонность к борьбе начинает принимать грубый и злостный характер; надо обращать внимание и на простые придирки; злоупотребление ими может быть причиной существенного нравственного вреда для обеих сторон, порождая у одних любовь к власти, к противоречиям, ссоре, у других — робость и злость. Наконец, надо наблюдать за тем, чтобы игры не носили очень специальный и исключительный характер, потому что они перестанут тогда удовлетворять своей цели, которая заключается в общем гармоничном развитии личности; надо стараться, чтобы игра была разнообразна и не шаблонна, чтобы она не теряла своего образовательного характера, обращаясь в лишенное всякого смысла времяпрепровождение. Действительно, после трех лет ребенок проявляет иногда апатию, что замечается у него в отсутствии любознательности, живости, а также в желании изыскивать новые развлеченья. Причины такой апатии заключаются или в неудовлетворительном физическом состоянии, в недостатке пищи и отдыха, или в слишком продолжительном одиночестве и отсутствии побудительных причин. В этом случае надо винить родителей за их небрежность. Не будем же рассчитывать на могущественный и непреложный инстинкт игры, но будем вызывать ребенка на деятельность, пробуждая в нем инициативу; поможем детям, когда они будут в этом нуждаться, организовать их игры; будем поощрять их, разнообразить и даже совершенствовать игры. Но будем бороться с их склонностью к вялости. Чем ранее мы будем иметь в виду эту воспитательную задачу, тем легче будет ее выполнить. * В музее Campana в Лувре сохраняются глиняные куклы греко-римской эпохи; некоторые из них соединены в своих частях проволокой. В педагогическом музее на улице Gay-Lussac собрана благодаря стараниям г-жи Кениг целая коллекция в триста кукол, найденных в разных частях света, где говорят по-французски, и одетых сообразно моде данной провинции и данной страны учениками наших нормальных школ, а также арабскими девочками, девочками аннамитов, индусов и жительницами Полинезии и т.д. Наиболее замечательные из них были показаны на выставке игрушек в 1904 году, где они фигурировали наряду с исторической коллекцией из итальянских papazzi, китайских, японских и яванских кукол, которую одолжил Артур Мори. «В старом берлинском музее, — говорит Грос, — находится деревянная кукла из Египта, у которой нижняя часть ног может двигаться». «А у меня, — прибавляет этот психолог, — есть деревянная кукла из Индии, где она служила одновременно и в качестве игрушки, и в качестве божества- покровителя». **Указывая на действительно поразительную способность детей подчиняться иллюзии, Грос пишет: «Не только подушка, палка, дощечка, зонтик, молоточек, скамеечка, платочек, туфля, вилка, наконец, почти все, что только можно держать в руках, превращается в нежно любимого ребенка, за которым хлопотливо ухаживают, но каждая часть предмета с поразительной быстротой приспособляется к мнимой жизни предмета. Едва маленькая Мария Г. взяла градусник, представляя его себе ребенком, как она указала уже пальчиком на тесемку, на которой его вешали, замечая, что это прелестные косы». Надо, впрочем, заметить, что с возрастом девочки становятся требовательнее: в десять лет они уже не будут играть в крючок для башмаков, но потребуют настоящую куклу с настоящими волосами. ***M. Leo Claretie, заведующий в игрушечном отделении на последней всемирной выставке, сообщает в своей интересной статье о причине, в силу которой все выставленные в историческом отделении игрушки были дорогие. Дешевые игрушки были естественным образом уничтожены, потому что дети играли в них. Мы знаем о них только по изображениям на картинках. Сохранились только дорогие игрушки. Желают ли иметь понятие о великолепии кукол, которые дарили придворным девочкам во времена, например, Людовика XIV? Tallemant de Reaux рассказывает, что M-lle de Bourbon получила от кардинала de la Valette «куклу, которая вместе с ее комнатой, кроватью, мебелью и всевозможными туалетами и бельем стоила 2000 экю».