ДЕТСКИЙ МИР

Марина АРОМШТАМ едагогический детектив, или Вариации на тему «Доживем до понедельника!» Пятница. Вечер. Стирка, уборка, готовка — мягкое погружение в домашнюю бытовуху: иногда успокаивает нервы. Все-таки перемена деятельности. И вдруг этот телефонный звонок. — Извините за беспокойство, но к кому же мне обратиться? Пропал кошелек. Деньги не Бог весть какие… Хотя тоже жалко.  А вот паспорт… Может, паспорт отдадут? Вы уж повлияйте как-нибудь… Зачем им паспорт?.. Погружение сорвано. Мягкие объятия быта мгновенно разрушаются. Какой еще кошелек? Ничего не понимаю… — Мой кошелек. Наверное, из ваших ребят кто-нибудь… Простите, из наших… — Не может быть! Чтобы МОИ — стащили?.. Здесь необходима авторская ремарка. Когда меня спрашивают: «Как поживают ваши дети?», я всегда уточняю: «Вы каких имеете в виду — личных или общественных?» Так вот, в данном случае речь идет о третьеклассниках, которых я учу. Очень хорошо учу, прямо-таки прекрасно. А уж как воспитываю! И чтобы у меня — у нас — таких хороших, вдохновенных и творческих — случилось что-нибудь в этом роде? Да я никогда в это не поверю. — Помогите, пожалуйста… Вдох-выдох… Не больно-то мы хорошие… И драки бывают, и оскорбления — это среди всех наших спектаклей-разговоров. Да и взять без спроса что-нибудь могут… Это, правда, давно было, в детском саду еще. Егор утащил как-то домой чужую машинку. Сначала одну, потом — другую… Я тогда склонна была оценить ситуацию как «возрастную». Скооперировались мы с Егоркиными родителями — людьми тонкими и умными, обсудили происшествие, поставили условие мальчишке: хочешь что-нибудь домой взять, попроси. А мы решим, можно или нельзя, и определим сроки, если можно. Тогда сработало… Но то все были игрушки. А это — настоящая, взрослая «кража». Чужой кошелек. Не просто чужой — учительский! Сколько раз мне приходилось слышать про такие случаи: учительница плачет в пустом классе; пока выгораживала на педсовете очередного оболтуса, из сумки стащили кошелек с зарплатой. И в рыданиях — такое типичное для школьной жизни: «Для вас же, сволочи!» А теперь — рядом. В.М. — наш учитель музыки. Добрый, беззащитный человек, кормит двух больных одиноких женщин. Обед носит в баночках: рис и морковка — то ли суровая диета, то ли бедность непроходимая. — Главная-то неприятность в чем? Паспорт там был, паспорт, понимаете? Может, хоть паспорт вернут? За вознаграждение. Восстанавливать — это, знаете, морока такая… А деньги… Да Бог с ними, с деньгами-то… И я обещаю, обещаю содействовать розыску, повесить объявление, поставить в известность школьного охранника, опросить свидетелей… В понедельник. Все, что от меня зависит, сделаю в понедельник. Ах, это классическое «Доживем до понедельника!»! Суббота. Снова звонок. На этот раз от одной из мам. — Вы знаете, Марина Семеновна, моя Алина очень взволнована. Они с Наташей обратили внимание на то, что Оля что-то уж очень странно вела себя в буфете: всех угощала пирожными и предлагала купить, кто что хочет. А ведь раньше деньги у нее как будто не водились? (Да вы и сами все про их семью знаете.) Раньше она сама всех просила: купи мне да купи. Девочки приступили и стали спрашивать, что это она вдруг разбогатела. Она им сначала сказала, что ей деньги подарили. А потом сказала, что кошелек нашла. И пошла им этот кошелек показывать. А они, девочки-то, говорят, что это кошелек вашего учителя музыки. Оля-то отпиралась, говорила, что не знает, чей кошелек. Да они видели — в кошельке паспорт лежит. Пришли домой — и давай друг к другу бегать, все обсуждать. И так уж возмущались, так возмущались… Говорят, у В.М. и так денег мало — это все знают. Вот и попросили меня позвонить… Хотя и боялись чего-то… Может, что на них подумают? Но не смолчали. Так что вы уж сделайте что-нибудь… — Сделаю, сделаю. Спасибо большое. Значит, все-таки мои… Оля. Папа спившийся интеллигент, на инвалидности. Зарабатывает на жизнь семьи мать. Оба — активные участники классной жизни — спектаклей, походов. Неприятно их расстраивать. Надо как-то потактичней сказать... Одна радость, что деньги нашлись так легко. И паспорт этот многострадальный. Если, конечно, его для конспирации не выбросили. Звоню Олиной маме. — Анна Владимировна! У нас произошел очень неприятный случай. У В.М. пропал кошелек. Говорят, его видели у Оли. Поговорите с дочкой, только осторожно и без излишней нервозности. Не думаю, что вам стоит делать из ситуации далеко идущие выводы. Единичные случаи детского воровства — это в общем-то явление в пределах нормы. Если отреагировать быстро и правильно, то пройдет и забудется. Главное, чтобы кошелек вернулся к хозяину. Я не думаю, что в Олином случае стоит выносить произошедшее на общественный суд. Полагаю, вы сами прекрасно с этим разберетесь. Олина мама встревожена, но демонстрирует полное понимание. Вот и ладно… Воскресенье. Олина мама перезвонила. — Кошелек нашли. Паспорт на месте. Истраченные деньги возместили. Завтра все вернется к В.М., не беспокойтесь. Хорошие люди — Олины родители. Значит, и правда, доживем до понедельника. Понедельник. В понедельник В.М. забежал сообщить мне, что все утряслось. Радости особой он при этом не испытывал: три года учил Олю на скрипочке играть — и вот тебе результат воздействия святого искусства! Я попыталась сказать ему какие-то слова — мол, бывает, не надо абсолютизировать. Но, видно, он переживал не столько потерю денег, сколько унижение. Надеюсь, это как-нибудь заживет. А в общем понедельник нормально прошел. Как обычный понедельник… На выходе из школы меня поджидал Олин папа: — Мы вернули кошелек, — сказал он медленно и членораздельно, с нажимом на слово «вернули», — но мне бы хотелось посмотреть в лицо родителям этой девочки — Наташи, которая так ловко «провела» расследование! — Что такое? В чем дело? — Я уже расслабилась и не сразу поняла, о чем речь. — Вы думаете, кошелек стащила Оля? Вовсе нет! Она мне все рассказала! Это Наташа его стащила. А Оле на хранение отдала — чтобы следы замести! И еще все шутила: давайте паспорт выкинем, чтобы никто ни о чем не догадался! Господи мой Боже! Наташка? Вот ведь противная девчонка! Недаром у меня в последнее время с ней столько неприятностей: опаздывает, домашнее задание не сделает — врет! Но это не для Олиного папы. Для Олиного папы вопрос: — А Оля-то, Оля зачем взяла этот кошелек? — Как зачем? Вы же знаете: у нее сложности с ребятами. Ей хочется, чтобы девочки с ней дружили. А это — такое доверие! Общая тайна! И они ведь, девчонки эти — Наташка и другая какая-то, — еще ей и говорили: «Ты возьми и подержи у себя, пока нам деньги не понадобятся! А мы с тобой дружить будем, секреты всякие рассказывать». Так вот я хочу в лицо этим родителям посмотреть, папе этой Наташки… Это как же они дочь воспитывают, что она готова другого заложить?.. В лицо своему папе Наташка, может, тоже хочет посмотреть, но ей — как и вам, дорогой, — это в ближайшем будущем не удастся (я отчего-то сильно раздражаюсь), потому как этот папа от ее мамы три месяца назад ушел. И вот Наташка дома плачет, не учится, плохо спит, а потом опаздывает и обманывает, что кот тетрадки описал... — Не думаю, что сейчас нужно устраивать очные ставки между родителями. Завтра я поговорю с обеими девочками. И кто это придумал, что нужно дожить только до понедельника?.. Вторник. И как я только дожила до конца урока? Давно не испытывала такой злости. — Прошу всех погулять в коридоре. Оля и Наташа! Мне надо с вами поговорить. Сели. Они рядом, я — напротив. — Я вас слушаю! Технике допросов меня не учили. Но, наверное, это делается именно так: наехать, навалиться всем своим существом, эдак сверху вниз, смотреть неотвратимо пронзительно… — А что, что вы слушаете? Это Наташка. — Слушаю историю о том, как Наташа отдала на хранение Оле чужой кошелек. — Я так и знала! Я так и знала! И сразу — в слезы. Это обычная реакция в последнее время. — Что ты знала? — Что вы не поверите! Не надо было мне ничего говорить! Но В.М. было жалко! У него и так денег нет! Это все — сквозь ужасные рыдания. Значит, не Наташка? — Оля?! Пауза. — Я тебя слушаю. — Я не брала… (Наташка начинает рыдать еще сильнее.) — Оля?!.. — Я взяла этот кошелек. Когда не было никого в классе, вошла и взяла. — Какого же черта ты наплела своему отцу всю эту гадкую чушь? Обнимаю рыдающую Наташу, глажу ее по голове: бедное, бедное существо. Сколько же она должна была пережить за эти дни! Она «знала, что я ей не поверю»? Вот ужас-то… И надо сдерживаться, чтобы не разорвать на клочки эту глупую, нет — эту жуткую Ольгу! Это надо же — придумать такую изощренную версию получения кошелька! Вот уж не откажешь в развитии воображения… — Я считала, можно не рассказывать ребятам о кошельке. Я думала, ты, мама и папа поговорите о случившемся дома, и этого будет достаточно, чтобы ты никогда больше так не делала. Но эта ситуация с Наташей… Она хуже, чем сама кража. Это предательство. Понимаешь ты? — предательство! Взять и подставить другого человека!.. Какая гнусность!.. Я уже не могу выключиться. Я похожа на чайник со свистком. Как плохо, что у человека нет крышечки, которую можно отвинтить и выпустить пар! Звонок. Заходят дети. Любопытство сменяется напряженным ожиданием. — Пожалуйста, сядьте на ковер. Все душещипательные разговоры («беседы о нравственном поведении» и просто о важном) происходят на ковре. Там и много хорошего происходит. А иногда — вот такое. Тут просто необходимо, чтобы все сидели в кругу. И я тоже. Это род народного вече. — Я не хотела рассказывать вам об одном событии, произошедшем у нас в классе. Мне казалось, так будет лучше… Но обстоятельства изменились, и нужно, чтобы вы знали: у нас в классе произошла кража… Дальше я излагаю сюжет с подробностями. Наташа закрыла лицо руками. А Оля улыбается. Такой легонькой улыбкой висельника. Она сидит прямо напротив меня. Совпадение? И я теряю логику. Я начинаю нести откровенную чушь: про то, что мы все виноваты в пропаже кошелька, потому что с Олей никто не хочет стоять в паре, потому что мы все безобразно учимся (почему, собственно, «мы»?), потому что в мире много обездоленных людей, потому что мы не привыкли никого беречь, потому что наши родители — у них есть свои, взрослые переживания и болезни, потому что я не могу работать в классе, где можно ради выгоды заложить другого человека, предать за сухарик, и вообще — я уже ничего не могу. И читать я сегодня тоже не могу, и объяснять ничего не могу, потому что я живой человек, и что же мне говорить с ними про прекрасное, доброе, вечное, если кругом такое дерьмо… — Ты так и сказала — «дерьмо»? — интересуется мой сын, когда вечером за ужином я пытаюсь пересказать свой монолог. — Не уверена. Может, и нет. Надеюсь, что нет. Есть же синонимы… — Попробуй подобрать, — ласково советует другой. — А вообще-то тебя надо уволить, — подытоживает муж. — Не за «дерьмо», а за отсутствие педагогической выдержки и такта. Ты подумала, как эта девочка — эта Оля — сможет завтра прийти в школу? Каково ей будет жить дальше в твоем классе? — Но я же не могла по-другому… Что я должна была сделать? Мне казалось, я смягчила, насколько возможно… Господи, какой ужас! Я попробую исправить ситуацию. — Сомневаюсь, что получится. Я тоже сомневаюсь… Завтра среда. Среда. Милый диктофон, диктофончик мой! На тебя вся надежда. Сегодня я опять никого ничему не смогу учить… Через два дня контрольная работа. Наверное, меня правда надо уволить. А вот и Олина мама. Ждет меня у школьных ворот. Начинается… — Марина Семеновна! Я все знаю. Оля рассказала. Мы, конечно, потрясены… Мы очень вас ценим, но Оле, наверное, лучше перейти в другую школу. Вряд ли ребята теперь захотят с ней общаться… — Не надо торопиться с выводами. Поживем — увидим. Главное, чтобы вы правильно все пережили и осмыслили. Надо же, я еще могу изображать рассудительность! Бедная Олина мама. Представляю себя на ее месте… Ну, диктофончик, выручалочка журналистская, не подведи! — Сегодня мне хотелось бы вернуться к событиям вчерашнего дня. Наверное, каждый из вас об этом думал. Возможно, вы обсуждали что-то со своими домашними. Мне очень важно, чтобы вы высказались. Попробуйте выразить свои ощущения. Только честно. Вы помните, что все высказывания записываются на пленку — это архив наших мыслей и переживаний. Кто первый? Вот первый: — Я не понимаю, как можно взять чужое. Так стыдно! Взрослых за это сажают в тюрьму. Оле должно быть очень стыдно. Звучит прямо, честно, но уж очень правильно. Оле конечно же стыдно. Следующий: — Я согласна с Петей: воровать стыдно. Но нам всем надо поскорее забыть об этой ситуации: Оля уже достаточно наказана. Я думаю, она все перечувствовала. И дальше — как прорыв плотины: — Очень неприятно, когда на другого наговаривают. Нехорошо. Но со всеми бывает. Надо простить Олю. Я уверена, она больше никогда так не будет. — Воровать плохо. Есть еще много плохого. Не давать друг другу руку — тоже плохо. Тот, кто без пары остался, — ему же обидно очень. Оставить человека одиноким — это же его толкнуть на что-то плохое. Оля плохо сделала. Но она больше так не будет. Не будет никогда. Я уверена. — Мы в буфете часто вкусности покупаем, потому что нам деньги дают. Но не всем дают. Оле, например, не дают. А некоторые смеются. Выходит, они тоже виноваты в этом — в том, что кошелек стащили. Воровать очень плохо. Но Оля больше не будет. — Я тоже думаю, что не будет. (Это Наташа.) У В.М. ведь тоже мало денег. Нужно просто поставить себя на место другого человека. Тогда не сделаешь много чего плохого. А Оля не будет больше. И мы будем с ней дружить, потому что мы себя тоже на ее место поставить можем. Оля перестала улыбаться. Теперь она готова заплакать. (Я, впрочем, тоже.) Значит, будем жить? Кризис миновал? Пожалуй, я даже смогу почитать им сегодня о чем-нибудь «добром и вечном». — Я рада, что каждый из вас высказал свое личное мнение. Всем вам спасибо. Признаюсь, вчера мне было очень плохо от всего произошедшего: будто я сама что-то своровала или кого-то оговорила. Я не могла смотреть на Олю — из-за Наташи. Но я ругала себя за это чувство. Я знаю, что Оля ко всем нам очень привязана, и она не хочет поступать плохо. И я бы тоже хотела, чтобы мы больше не вспоминали о том, что произошло. Мы все получили урок. Теперь надо улучить момент и обнять эту поганку Ольгу: она очень в этом нуждается. Впрочем, я, кажется, не одинока в своих намерениях, и сегодня Оле достанется в буфете много вкусностей. Будто она именинница… Похоже, она и впрямь заново родилась… — Знаете, я решила пока не увольняться, — сообщаю я за ужином своей семье (явно разочарованной этим известием). — Я лишний раз убедилась, что у меня в классе учатся ЛЮДИ. У них даже ослаблено желание съесть кого-нибудь живьем по моральным соображениям… — Ты так и формулируешь им «принципы гуманизма»? — Конечно, есть синонимы. — Ну, подбери! Эх, оболтусы-оглоеды! Оглоедики родные! Урок мы с вами получили. Да не тот! Что-то будем завтра делать на контрольной по математике?..