ПОРТРЕТ

В сентябре 2007 года мы начнем публиковать материалы нового курса «Педагогического университета» — «Детское исследование как способ обучения старших дошкольников». Нашим читателям известно о роли экспериментирования в жизни ребенка. Во многих детских садах сегодня организованы лаборатории, где дети под руководством педагогов (чаще всего — экологов) ставят несложные опыты. Но слово «исследование» звучит гораздо серьезнее, объемнее и связывается скорее с научной деятельностью, чем с жизнью ребенка. А уж делать исследование одним из ведущих способов обучения! Это вообще что-то странное. Идея и методика такого подхода к работе с дошкольниками принадлежит доктору психологических и педагогических наук, действительному члену Академии педагогических и социальных наук Александру САВЕНКОВУ. Научные труды и научно-популярные книги Александра Ильича посвящены теме детской одаренности, развитию интеллекта и творческих способностей. И он собирается познакомить читателей не только с теоретическими подходами к проблеме, но и с методикой организации детского исследования. После этого педагоги детских садов и домов творчества смогут не просто организовать подобную деятельность в своем учреждении, но и вместе со своими воспитанниками принять участие во Всероссийском конкурсе «Я — исследователь». Почему Александр Савенков решил заняться проблемами детской одаренности и как связан с одаренностью метод обучения через исследование? Об этом мы поговорим на страницах нашей газеты. У каждого есть шанс: об успешности и одаренности Разговор первый — Александр Ильич! Почему детская одаренность стала вашим главным научным интересом? — Все, что касается одаренности — не только детской, вообще человеческой одаренности, — занимало меня с юности. Я бы даже уточнил: не только одаренности, но и бездарности. Подростком я испытывал сильный страх перед неуспехом и в то же время постоянно ощущал, что способен на многое. На гораздо большее, чем могла предложить мне окружающая среда. — Это была какая-то специфическая среда? — Моя мама была учительницей и работала в одной из сельских школ Новосибирской области. А я, соответственно, ходил в эту школу учиться. Жить в российской провинции — не то же самое, что жить в провинции где-нибудь в Штатах или в Англии. «Наш» провинциальный человек по сравнению со столичным жителем лишен многих возможностей. Поэтому провинциальная жизнь в России — понятие, не лишенное трагического оттенка. Но у меня всегда было ощущение, что эту несправедливую волю судьбы я смогу преодолеть. Главное — это понять, почему один человек одарен, а другой бездарен. Но, поскольку я рос в окружении педагогов, понять это было еще сложнее, чем при каких-нибудь других обстоятельствах. — Что вы имеете в виду? Вы с детства были обременены гуманистическими теориями о равных возможностях всех людей? — Примерно так. Ведь господствующим в нашей педагогической культуре является положение, что «обучение ведет за собой развитие». — Это положение, насколько мне известно, сформулировал классик отечественной психологии Лев Семенович Выготский. — Да. Но важно, как это положение преломляется в голове педагогов. А оно отливается в следующую формулу: «Будешь хорошо учиться, многого достигнешь!» И вот эта формула совершенно не выдерживала проверки жизнью. Когда я немного подрос, мы переехали жить в город Бердск, под Новосибирском. Там я учился в девятом и в десятом классах и ходил в Дом пионеров заниматься изобразительным искусством. Учили меня согласно методике «поэтапного освоения академического рисунка». Рисовать мне очень нравилось, и я очень старался. Стараться — старался, и только убеждался, что мое старание к желаемым результатам не приводит. Рядом со мной сидели люди, которые каким-то хитрым способом умудрялись навязываемую им методику обходить. Рисовали — как рисуется. И получалось у них замечательно. В чем я лишний раз увидел подтверждение своим юношеским догадкам: дело не в обучении. Дело — в даре. После окончания школы я поступил на художественно-графический факультет Новосибирского педагогического института. Мне потребовалось предпринять особые усилия, чтобы пробиться через весь этот методический шум. И к третьему курсу я достиг такого уровня художественной выразительности, которым мог гордиться. Я участвовал в профессиональных выставках как скульптор. Это довольно редкая ситуация для студента. И я решил бросить педагогический и поступить куда-нибудь в более серьезное учебное заведение, в столице — чтобы стать художником. Тут, конечно, сказалась моя наивность. Высшие учебные заведения, готовящие художников, можно было пересчитать по пальцам: два — в Москве и два — в Ленинграде. Принимали туда по семь–девять человек на курс. Но я рассчитывал, что осенью непременно туда поступлю, и стал добиваться отчисления. Это оказалось непростым делом. Я был хорошим студентом. Поэтому отчислять меня не хотели. Я уже и на лекции не ходил, и семинары пропускал. Сидел где-нибудь в мастерской и общался с художниками. А меня все не отчисляли. Никак я не мог набрать достаточное количество «плохих очков». Потом, на мое «счастье», на факультете сменился декан. Новый декан относился ко мне по-приятельски и «по блату» помог мне отчислиться. После этого я, естественно, попал в армию. — Не поступили? — Это было нереально. После армии я решил восстановиться в институте. Снова начал заниматься изобразительным искусством, но к этим занятиям прибавились еще и занятия с детьми. Собственно, свою педагогическую деятельность я начал еще до отчисления. И мне это очень нравилось. Нравилось, как дети рисуют сами по себе, насколько они живо и непосредственно выражают себя в рисунках. Категорически не нравилось, как их учат рисовать. Озадачивало, что способность к рисованию с возрастом куда-то испаряется. Я занимался с дошколятами и младшими школьниками и не бросил эти занятия даже тогда, когда закончил институт и получил приглашение преподавать педагогику на математическом факультете. Моя экспериментальная деятельность тоже стала строиться вокруг занятий с детьми. И эти занятия позволили мне сформулировать некоторые важные вещи. — Будущие положения вашей концепции? — Если хотите, да. Я уже говорил, что у меня было отрицательное отношение к методике поэтапного освоения рисунка как способу обучения художников. А теперь я понял, что этапности вообще нигде нет: не только в освоении изобразительного искусства, но и, например, в освоении языка. Человек достигает вершин в той или иной области не потому, что его правильно учили и с этапа на этап переводили, а потому что научается включаться в некоторую деятельность и вырабатывает внутри нее свой собственный стиль. — Вы пересмотрели свои юношеские представления о бездарности? — Нет. Категорически нет. Просто я понял нечто новое про одаренность. Каждый человек от природы одарен больше или меньше, в одной области — ярче, в другой, может быть, вообще никак. Но учить все равно нужно всех. Однако методику обучения надо выстраивать не в соответствии с некоторыми абстрактными представлениями о развитии вообще или о некоторой абстрактной этапности, а исходя из особенностей стиля того или иного человека. При таком обучении человек будет достигать максимальных для себя результатов — в тех пределах, которые отвела ему природа. Чтобы быть успешным в той или иной профессии, не обязательно обладать каким-то чрезмерным даром. Достаточно, чтобы человек мог перешагнуть нижний порог одаренности. Как только взят этот нижний рубеж, дальнейший успех будет зависеть от самых разных причин: от таких качеств характера, как упорство и настойчивость, от мотивов, заставляющих делать то, а не иное, от честолюбия и желания чего-нибудь добиться, достигнуть. Порой — от случайности. Случай очень часто определяет нашу жизнь. Все это не имеет прямого отношения к дару, к его величине. Согласно результатам тестирования, выдающейся интеллектуальной одаренностью обладает всего 1–2% людей на Земле. Но жизнь убеждает нас, что успеха достигают гораздо большее количество наших современников. Потому что минимумом одаренности обладает достаточно значительная часть человеческой популяции. — А что вы понимаете под словом «успешность»? Рост по социальной лестнице? Или признание? Для меня, например, это загадка. Взять, к примеру, художника Ван Гога. Человек начал рисовать в сорок лет. Никто не признавал его как художника. А сегодня его картины висят в лучших музеях мира и стоят миллионы. — Лучше допустить, что существует некая «абстрактная успешность», потому что попытка трактовать успешность в культурном контексте может нас совершенно запутать. Посудите сами: существует, к примеру, англосаксонское представление об успешности: здесь между талантом и успехом ставится знак равенства. А в русской культуре все наоборот. Если ты талантлив, ты по определению не можешь быть успешен. Тебе полагается страдать, тебя должны притеснять. Если это даже не соответствует действительности, то биографы после смерти талантливого человека все «исправят» и отыщут в его жизни нужное количество фактов притеснения. Вот известный всем педагог Василий Сухомлинский. С моей точки зрения, успешный человек. Более чем успешный. Но если судить по биографическим описаниям, он просто страдалец. Все время ему приходилось бороться. С одними, с другими. Да вы мне покажите любого директора школы, которому бы не приходилось за что-нибудь бороться. К этому обязывает должность. — Это, видимо, действительно коренится в нашей ментальности. За что были канонизированы первые русские святые Борис и Глеб? За беззлобие и кроткое претерпевание несправедливости. Иными словами, за страдание. С другой стороны, коммунистическая культура навязывала нам безусловную ценность борьбы. Борьбы за свои идеалы. А борьба предполагает врагов, гонителей. Но, к сожалению, даже если отбросить идеологию, талантливые люди в России действительно часто вынуждены вести тяжелую жизнь. — Положим, это так. Но давайте попробуем взглянуть на успешность с другой стороны — как на способность реализоваться в деятельности. — Как на способность делать что-то хорошо? Делаешь — и у тебя получается. — Да. Вот, к примеру, классик мировой педагогики Иоганн Генрих Песталоцци. Если судить с формальной точки зрения, не было ни одного дела, которое бы Песталоцци в своей жизни не провалил. Учился в университете — выгнали. Организовал воспитательное заведение для сирот — хозяйство с треском развалилось. Попробовал создать педагогическое учебное заведение — тоже не все пошло гладко. И тем не менее мы должны признать Песталоцци успешным. Иначе о его идеях сегодня не рассказывали бы в учебниках по педагогике. — Песталоцци, несмотря на бедность и жизненные трудности, все-таки получил признание при жизни. Признание и европейскую известность. Шведский король даже подарил ему золотую медаль. А вот Ван Гогу при жизни никто ничего не подарил. Писал картины, а они не продавались. Умер в нищете. Можно ли назвать его успешным? — Знаете, успешный банкир — тот, кто способен проводить банковские операции. Успешный политик — тот, кто участвует в политической жизни. А успешный художник — тот, кто пишет хорошие картины. При этом неважно, ходит он в бархате или в рваных джинсах. — Но Ван Гог был принят сообществом только после смерти. — Это не имеет значения. — То есть, у каждого из нас есть такой шанс? — В некотором роде. Это лишний раз доказывает, что успешных людей значительно больше, чем неуспешных. — Или, по-другому, людей, которые способны достичь достаточно высокого уровня в каком-то виде деятельности, больше, чем неспособных к этому. — Да. Но вот здесь как раз многое зависит от того, как мы их обучаем, как активизируем их способности, как побуждаем работать на собственный дар. Беседу вела Марина АРОМШТАМ Продолжение — в следующем номере.