Максим Воскресенский, 6 лет. Красивая
улитка. Бумага, маркер. Детский сад № 500 г. Москва.
Педагог Панфилова А.И.
«Грамматика фантазии» Джанни Родари —
одна из первых и наиболее заметных попыток
легализовать фантазию там, где ей до сих пор не
было места, — в школе и в детском саду.
Известный сказочник, автор бессмертных книг
«Приключения Чиполлино», «Путешествия Голубой
стрелы» и многих других, в течение некоторого
времени работал учителем начальной школы. Родари
писал, что он скорее всего был «никудышным
учителем», но скучным учителем не был: «Я
рассказывал в классе — и потому, что любил детей,
и потому, что сам был не прочь позабавиться, —
истории, не имевшие ни малейшего отношения к
реальной действительности и к здравому смыслу».
Результатом учительских опытов Родари стала
книга «Грамматика фантазии», первые фрагменты
которой увидели свет в 1962 году.
Теперь, по прошествии более чем
пятидесяти лет, мы можем сказать: Родари создал
новое направление в педагогике — направление,
связанное с детским словотворчеством и
сочинительством. В отличие от педагогических
романтиков — людей, лишь рассуждающих о важности
фантазии и воображения в развитии человека, он
снабдил это направление продуманной технологией
и разработанными приемами: открытый им «бином
фантазии» оброс схемами «решения задач» и
«рецептами по сочинению сказок».
«Грамматика фантазии» — это классика и
литературы, и педагогики. Можно спорить с ней или
стать ее страстным последователем, можно
переосмыслить ее и создать нечто свое. Но тем, кто
занимается проблемами детского творчества и
детской речи, невозможно обойти ее молчанием.
Сейчас издательство «Самокат» готовит
книгу к переизданию, и скоро каждый желающий
сможет иметь ее под рукой в обновленном виде, в
твердом переплете и изящном оформлении.
А пока мы знакомим читателей с отрывками из
книги.
Они будут полезны тем, кто работает с детьми
предшкольного возраста.
Редакция
Народные сказки как строительный
материал
<…>
Народными сказками пользовались все: от
романтиков до позитивистов. О всякого рода
подражаниях, жертвами которых стали народные
сказки, о злоупотреблении ими в педагогике, о
коммерческой эксплуатации (Дисней), которой они,
без вины виноватые, подверглись, я умалчиваю.
…К миру сказок по-разному, но оба удачно,
приобщились Андерсен и Коллоди. Андерсен,
подобно братьям Гримм, шел от сказок своей
страны. При этом Гриммы, будучи истинными
немцами, стремились, записывая тексты народных
сказителей, создать в Германии, стонавшей под
игом Наполеона, живой памятник немецкому языку
(сам прусский министр просвещения воздал им
должное за их подвиг на благо отечества).
Андерсен же обратился к народным сказкам не для
того, чтобы зазвучал во всеуслышание голос его
народа, а для того, чтобы восстановить в памяти и
оживить собственное детство. «Я и сказки» —
таков был «фантастический бином», служивший
Андерсену путеводной звездой во всем его
творчестве. Потом он отошел от сказки
традиционного типа, чтобы создать новую,
населенную романтическими образами и
одновременно бытовыми реалиями, используемую им
иной раз и для того, чтобы выместить на ком-нибудь
досаду. Опыт народных сказок, согретый солнцем
романтизма, понадобился Андерсену для полного
высвобождения фантазии; кроме того, он стремился
выработать такой язык, которым можно было бы
разговаривать с детьми, не сюсюкая.
В «Пиноккио» Коллоди тоже живут
ландшафты, оттенки, колорит народной тосканской
сказки, составляющие, однако, по отношению к
сюжету лишь глубокий субстрат, а с точки зрения
языковой фактуры — один из компонентов
изначального сырья, материала по природе своей
весьма сложного. Потомкам это стало ясно из
множества толкований, которым «Пиноккио»
многократно подвергался и подвергается.
Братья Гримм, Андерсен, Коллоди как
сказочники сыграли роль великих освободителей
детской литературы от назидательности,
приданной ей с момента ее возникновения, то есть
с тех самых пор, как появилось народное
образование. Бесценными союзниками детей стали и
герои приключенческих книг — индейцы, пионеры
Америки, следопыты, а также авангард
колониализма — пираты, корсары и тому подобные
персонажи.
Андерсена можно считать
основоположником современной сказки, той сказки,
где темы и образы прошлого из вневременных
эмпирей спускаются на грешную землю. Коллоди
пошел еще дальше, в роли героя вывел мальчишку —
таким, каков он есть, а не каким его хотели видеть
учитель или священник, и придал новый облик
персонажам классической сказки. Его Девочка
(впоследствии Фея) с Голубыми Волосами — это лишь
дальняя родственница традиционных волшебниц; в
образах Пожирателя Огня Манджафуоко или
Зеленого Рыбака прежний Леший почти неузнаваем,
Человечек из Сливочного Масла — это лишь
забавная карикатура на Волшебника.
Андерсен неподражаем, когда, оживляя
зауряднейшие предметы, он добивается эффекта
отстранения; эти его образы уже стали
хрестоматийными. Коллоди — большой мастер
диалога: набил руку на сочинении комедий, которые
кропал много лет.
Но ни Андерсен, ни Коллоди — и это
доказывает, что они были гениальными поэтами, —
не знали сказочного материала так, как его знаем
сегодня мы, после того как он был
каталогизирован, рассортирован и изучен под
микроскопами психологии, психоанализа,
формального, антропологического,
структуралистского и других методов. Это значит,
что мы превосходно оснащены всем необходимым для
того, чтобы «обрабатывать» классические сказки,
популяризируя их в форме игр, развивающих
фантазию. Об этих-то играх, без всякой системы, в
том порядке, в каком они будут приходить мне на
ум, я и расскажу в следующих главках.
«Пepeвираниe» сказки
—
Жила-была девочка, которую звали Желтая Шапочка...
— Не Желтая, а Красная!
— Ах да, Красная. Так вот, позвал ее папа и...
— Да нет же, не папа, а мама.
— Правильно. Позвала ее мама и говорит: «Сходи-ка
к тете Розине и отнеси ей...»
— К бабушке она ей велела сходить, а не к тете...
И так далее.
Такова схема старой игры в
«перевирание» сказок; ее можно затеять в любой
семье, в любую минуту. Я тоже к ней прибегал много
лет назад в своих «Сказках по телефону».
Игра эта серьезнее, чем может показаться
на первый взгляд. Необходимо лишь выбрать для нее
нужный момент. Дети в отношении сказок довольно
долго остаются консерваторами. Им хочется, чтобы
сказка рассказывалась теми же словами, что и в
первый раз, им приятно эти слова узнавать,
усваивать в первоначальной последовательности,
снова испытывать волнение, как при первой
встрече с ними, в том же порядке: удивление, страх,
вознаграждение.
Детям необходимы порядок и успокоение,
мир не должен слишком часто сходить с рельсов, на
которые ребенок с таким трудом его водружает.
Поэтому вполне возможно, что поначалу
игра в «перевирание» сказок будет раздражать,
будоражить. К появлению волка малыш подготовлен,
появление же незнакомого персонажа
настораживает: неизвестно, кто он, друг или
недруг.
Но наступает момент, когда Красной
Шапочке больше нечего ему сказать: ребенок может
с ней и расстаться. Как со старой игрушкой, от
долгого употребления пришедшей в негодность. Вот
тогда он соглашается, чтобы сказка превратилась
в пародию, — отчасти потому, что пародия как бы
санкционирует расставание, но еще и потому, что
новый угол зрения возобновляет интерес к самой
сказке.
Переставленная на другие рельсы,
знакомая сказка заставляет ребенка переживать
ее заново. Дети играют теперь не столько с
Красной Шапочкой, сколько сами с собой;
бесстрашно позволяют себе вольности, рискуют
брать на себя ответственность за все то, что
может случиться. Тут взрослому надо быть готовым
к здоровому избытку детской агрессивности, ко
всякого рода нелепицам.
В некоторых случаях эта игра будет
оказывать оздоровительное воздействие. Она
поможет ребенку избавиться от иных навязчивых
идей: научит не бояться волка, представит в менее
гнусном свете лешего и в смешном виде ведьму,
установит более четкую грань между миром
подлинным, где известные вольности недопустимы,
и миром вымысла. Это рано или поздно должно
произойти: конечно, не раньше, чем волк, леший и
ведьма выполнят свою традиционную миссию, но,
разумеется, и не слишком поздно.
Второй серьезный аспект игры состоит в
том, что участник ее должен интуитивно
произвести самый настоящий анализ сказки.
Альтернатива или пародия могут иметь место лишь
в определенных пунктах, а именно в тех, которые
являются характерными для данной сказки,
определяют ее структуру, а не в ходе плавного
развития повествования от одного смыслового
узла к другому. Операции декомпозиционные и
композиционные происходят в этой игре
одновременно. Вот почему такое вмешательство
можно назвать оперативным, а не
абстрактно-логическим. В результате вымысел
получается «точечный» и лишь изредка приводит к
новому синтезу с иной логикой; это, скорее,
блуждание среди сказочных тем без определенной
цели, подобно тому как ребенок, вместо того чтобы
рисовать, просто выводит каракули. Но ведь мы уже
уяснили себе, какое это полезное занятие —
выводить каракули.
Красная Шапочка на вертолете
В
некоторых школах я наблюдал такую игру. Детям
дают слова, на основе которых они должны
придумать какую-нибудь историю. Например, пять
слов, подсказывающих сюжет Красной Шапочки:
«девочка», «лес», «цветы», «волк», «бабушка», плюс
шестое слово, постороннее, например «вертолет».
Учителя или другие авторы эксперимента
исследуют с помощью такой игры-упражнения
способность детей реагировать на новый и по
отношению к определенному ряду фактов
неожиданный элемент, их умение использовать
такое слово в уже известном сюжете, заставлять
привычные слова реагировать на новый контекст.
При ближайшем рассмотрении игра эта
есть не что иное, как разновидность
«фантастического бинома»: с одной стороны —
Красная Шапочка, с другой — вертолет. Второй
элемент «бинома» состоит из одного слова. Первый
— из ряда слов, которые, однако, по отношению к
слову «вертолет» ведут себя как единое целое.
Итак, с точки зрения фантастической логики все
ясно.
Наиболее интересные для психолога
результаты достигаются, по-моему, тогда, когда
фантастическая тема дается без подготовки, после
минимального пояснения.
Узнав об этом опыте от одного учителя из
Витербо (имя и адрес которого я, к сожалению,
затерял), я решил провести его на
второклассниках, детях довольно-таки
заторможенных худшим вариантом школьной рутины,
бесконечным переписыванием текстов, диктантами,
— словом, на детях, находившихся в наименее
благоприятных условиях.
Поначалу все мои попытки заставить их
разговориться оказались тщетными. Трудное это
дело, когда попадаешь в детский коллектив
неожиданно, как посторонний человек, — дети не
понимают, чего ты от них добиваешься. К тому же в
моем распоряжении были считанные минуты, меня
ждали в других классах. И все-таки, думал я, жалко
бросать этих ребят ни с чем, оставив о себе
впечатление как о каком-то чудаке, который то
садился на пол, то верхом на стул (а иначе как было
разрушить натянутую атмосферу, создавшуюся из-за
присутствия учителя и школьного инспектора). Что
бы мне прихватить с собой губную гармошку,
свистульку или барабан...
Наконец мне пришло в голову спросить, не
хочет ли кто-нибудь рассказать сказку о Красной
Шапочке. Девочки закивали на одного из мальчиков,
мальчики — на одну из девочек.
— А теперь, — говорю я после того, как
один мальчуган оттараторил мне «Красную
Шапочку», но не ту, которую наверняка
рассказывала ему бабушка, а другую, в форме
бездарных виршей (вспомнил, бедняжка, свое
выступление на школьном утреннике), — а теперь, —
говорю, — назовите мне любое слово.
Ребята, естественно, сначала не поняли,
что значит «любое». Пришлось вдаваться в
объяснения. Наконец мне называют слово «лошадь».
И я получаю возможность рассказать историю про
Красную Шапочку, которая повстречала в лесу
лошадь, взобралась на нее и прискакала к
бабушкиной избушке раньше волка...
После чего я подошел к доске и в полной
тишине (наконец-то в классе затеплился огонек
ожидания!) написал: «девочка», «лес», «цветы»,
«волк», «бабушка», «вертолет». Я обернулся...
Новую игру не надо было даже объяснять. Наиболее
сообразительные уже сосчитали, сколько будет
дважды два, уже подняли руки. Получилась
прекрасная многоголосая история, в которой волка
в момент, когда он стучался к бабушке, приметил
вертолет дорожной полиции. «Что это он там
делает? Чего ему надо?» — недоумевали
полицейские. Вертолет ринулся вниз, а волк —
наутек, прямо навстречу охотнику.
Можно было бы поговорить об идейном
содержании новой версии, но, по-моему, в данном
случае не стоит. Гораздо ценнее другое: что
ребята расшевелились. Я уверен, теперь они сами
будут просить поиграть с ними в Красную Шапочку с
добавлением нового слова и вкусят радость
творчества.
Эксперимент с изобретательностью хорош
при условии, что дети получают от него
удовольствие, даже если ради поставленной цели (а
цель всегда одна — благо ребенка) нарушаются
правила самого эксперимента.
Сказки «наизнанку»
Один из вариантов игры в «перевирание»
сказок состоит в умышленном и более органичном
«выворачивании наизнанку» сказочной темы.
Красная Шапочка злая, а волк добрый...
Мальчик-с-пальчик сговорился с братьями
убежать из дому, бросить бедных родителей, но те
оказались дальновидными и продырявили ему
карман, в карман насыпали риса, который
понемножку сыплется вдоль всего пути бегства.
Все — согласно первоначальному варианту, но —
как в зеркале: то, что было справа, оказывается
слева...
Золушка, дрянная девчонка, довела до
белого каления покладистую мачеху и отбила у
смирных сводных сестер жениха...
Белоснежка встретила в дремучем лесу не
семь гномов, а семь великанов и стала сообщницей
их бандитских набегов.
Метод ошибки наводит, таким образом, на
новую мысль, намечает контуры некоего рисунка.
Получится результат новым частично или
полностью — это уж зависит от того, будет ли
принцип «выворачивания наизнанку» применен к
одному или ко всем элементам данной сказки.
Метод «выворачивания сказки наизнанку»
годится не только для пародирования, с его
помощью можно нащупать исходную точку для
вольного рассказа, самостоятельно развиваемого
в любом другом направлении.
Один мальчик, ученик четвертого класса
— правда, с ярко выраженной творческой жилкой, —
вместо того чтобы применять метод
«выворачивания наизнанку» к сказке, ударился в
область истории, вернее, исторической легенды:
Рем у него убивает Ромула, новый город назван не
«Рома» (Рим), а «Рема», и обитатели его стали
называться древними «ремани» — «ремлянами». В
таком переименованном виде древние римляне уже
вызывают не страх, а смех. Ганнибал, победив их,
становится «ремским» императором. И так далее.
Упражнение это с историей как таковой имеет мало
общего, ибо принято считать, что историю со слова
«если» не пишут. Кроме того, в этой легенде больше
от Вольтера, чем от Борхеса. Быть может, наиболее
ценным, хотя и непредвиденным результатом этой
игры явилось то, что в смешном виде предстали
метод и сама идея преподавания истории Древнего
Рима первоклашкам.
А что было потом?
— А потом? — спрашивает ребенок, когда
рассказчик умолкает.
Сказка кончилась, и тем не менее место
для того, что было потом, всегда найдется.
Действующие лица потому и называются
действующими: мы знаем, как они себя ведут, в
каких они отношениях друг с другом. Простое
введение нового элемента приводит в движение
весь механизм, как это хорошо знают те, кто писал
или придумывал бесконечные «продолжения»
Буратино-Пиноккио. Группа ребят — учеников
пятого класса, заранее решив: «давайте сделаем
шаг назад», — ввела новый элемент сказки
непосредственно в брюхо акулы. В тот день, когда
Пиноккио превратился в настоящего мальчика,
старик Джеппетто вдруг вспомнил, что, когда он
томился в плену, сиречь во внутренностях
чудовища, он там обнаружил драгоценный клад.
Пиноккио немедля организует охоту на акулу —
иначе говоря, поиски клада. Но не он один: Зеленый
Рыбак, став корсаром, тоже зарится на богатство: о
существовании сокровища он узнал от Кота и Лисы,
составивших потом его причудливую команду. Из
многих приключений и схваток Пиноккио выходит
победителем. Но финал имеет еще и «коду»: акулу,
после того как ее выловили и по всем правилам
забальзамировали, будут показывать за деньги
всему честному люду, и ведать этим делом будет
Джеппетто: он уже стар, столяром работать ему не
под силу, а билеты отрывать нетрудно.
«Фантастический бином», приводящий в
движение пружину новой сказки, — это «Пиноккио —
тайный клад». Если разобраться, то этот рассказ
вознаграждает героя за неудачу, которую он
потерпел, когда был еще Буратино и по наивности
сеял золотые монеты в надежде, что из них
вырастут деревья с золотыми листьями.
Существует знаменитое «продолжение»
Золушки в пародийном ключе. (А может, и нет? Как бы
там ни было, я его знаю, а сам, насколько мне
помнится, не придумывал.) Золушка и после того,
как вышла замуж за Принца, не расстается со
своими старыми привычками: неряшливая,
простоволосая, в засаленном фартуке, она вечно
торчит на кухне у плиты, не выпускает из рук
метлы. Стоит ли удивляться, что не прошло и
нескольких недель, как такая жена Принцу надоела.
Куда веселее проводить время со сводными
сестрами Золушки — любительницами танцев, кино и
поездок на Балеарские острова. Да и мачеху —
женщину моложавую, с широким кругом интересов
(она играет на рояле, посещает лекции о странах
«третьего мира», литературные вторники) — тоже
не надо сбрасывать со счетов. И разыгрывается
настоящая, со всеми перипетиями, трагедия на
почве ревности.
Суть игры снова в интуитивном анализе
сказки. Обыгрывается ее структура, организующая
ее система, причем отдается предпочтение одной
из тем. Во всем известной сказке положение
Золушки, хранительницы очага, воспринимается как
наказание; в «продолжении» же эта линия
утрируется до карикатуры, из-за чего другие
мотивы, например «светскость» сводных сестер,
приобретают новый смысл.
Когда рассказываешь сказку о
Мальчике-с-пальчик, случается, кто-то из детей в
конце тебя спросит: «А что сделал
Мальчик-с-пальчик с семимильными сапогами
потом?» Из всех мотивов сказки этот произвел
наибольшее впечатление и, следовательно,
стимулировал интерес к продолжению. Типичный
пример «предпочтения темы».
Если из всех тем «Пиноккио» мы отдадим
предпочтение мотиву носа, удлиняющегося от
каждой лжи, мы без труда можем придумать новую
сказку, в которой деревянный мальчишка будет
лгать нарочно, чтобы у него образовались целые
штабеля дров, на продаже которых можно нажиться;
в результате он разбогатеет и ему поставят
памятник при жизни. Скорее всего деревянный.
В приведенных примерах возникает некая
сила инерции воображения, имеющая тенденцию не
ослабевать, а, напротив, усиливаться, приобретать
некоторый автоматизм. Однако новая сказка
рождается не потому, что ребенок отдает себя во
власть этого автоматизма, а потому, что он ее
рационализирует, то есть проявляет способность
подметить в стихийном ходе повествования
определенное направление, конструктивное
начало. Даже в лучших опытах сюрреалистов
автоматизм постоянно перекрывается неудержимой
тягой воображения к упорядоченному синтаксису.
Салат из сказок
Красная Шапочка повстречала в лесу
Мальчика-с-пальчик с братьями: приключения их
переплетаются и устремляются по новому руслу…
Если Пиноккио очутится в домике Семи
Гномов, он будет восьмым питомцем Белоснежки,
привнесет в старую сказку свою жизненную
энергию, и сказка волей-неволей даст
среднеарифметическое, где суммируются два
характера, Пиноккио и Белоснежки.
То же произойдет, если Золушка выйдет
замуж за Синюю Бороду, если Кот в сапогах
поступит в услужение к Нино и Рите, героям совсем
другой сказки.
Подвергнувшись такой обработке, даже
самые стертые образы оживут, дадут новые ростки,
и из них нежданно-негаданно произрастут новые
цветы и плоды. Есть свое очарование и у гибрида.
Первые признаки такого «салата из
сказок» можно заметить на иных детских рисунках,
где фантастически уживаются персонажи различных
сказок. Я знаю одну женщину, которая
воспользовалась этим методом, когда ее тогда еще
совсем маленькие и ненасытные по части сказок
дети требовали все новых и новых историй.
Взрослея, дети не унимались, и мать научилась
импровизировать, стала рассказывать им сказки
собственного сочинения, в которых фигурировали
уже знакомые персонажи. При этом она просила,
чтобы дети сами давали ей тему. Я слышал из ее уст
причудливый детектив, в котором тот самый Принц,
что женился на Золушке, на следующий день
разбудил поцелуем усыпленную злой колдуньей
Белоснежку... Разыгралась жуткая трагедия, где
страшно конфликтовали между собой гномы, сводные
сестры, волшебницы, колдуньи, королевы...
«Фантастический бином», главенствующий
в этой игре, отличается от типового лишь тем, что
состоит из двух имен собственных, а не
нарицательных, не просто из подлежащего и
сказуемого и т.п. Имен собственных из сказки,
разумеется. Таких, которые нормативная
грамматика фиксировать не обязана. Как если бы
Белоснежка и Пиноккио были вполне равнозначны
какой-нибудь Розине или Альберто.
Продолжение следует
Издательство
«Самокат» готовит книгу к переизданию.