РАЗНЫЕ ДЕТИ

Чему нам учиться у ненецких детей, или Этнопедагогика для взрослых В официальных бумагах: «начальная школа — детский сад для детей ненецких оленеводов в пос. Советский г. Воркуты». Официальное название народности «ненцы» происходит от самодийского слова «ненец», что в переводе означает «человек». Так что «ненцы» — слово-самоназвание. Русские же в ХIХ веке называли ненцев «самоедами». Ненцы — один из коренных народов Севера России, приспособившихся жить в крайне тяжелых условиях полярной тундры. Их основное занятие — оленеводство. Хотя сказать так — ничего не сказать. Оленеводство — это не просто занятие: смысл и стиль жизни. А Олень — Главное Существо мира, Центр Вселенной. Кочевая жизнь ненцев подчинена ритму жизни оленей. Ненец без оленя — не «ненец», т.е. не «человек». Мы приехали в Воркуту в начале мая и потому уже не застали в детском саду детей. Родители разобрали их «по чумам» еще в середине апреля. «В этом году вода на Усе проступила рано. Ненцы торопятся откочевать на летние пастбища. Стада должны успеть перейти реку до того, как уровень воды поднимется, — объяснили нам педагоги. — А у ненцев, знаете ли, вся жизнь приспособлена к оленям». И добавили со странным вздохом: «И у нас теперь тоже». «…Очень давно это было. Много лет тому назад солнце над ненецкой землей не скрывалось с неба. Словно вода в котле, кипели тогда реки — столько в них было рыбы. От берегов морей до самых лесов паслись оленьи стада. Голубых и белых песцов не переловить было капканами. Каждой весной тучами поднимались над землей утки и лебеди. Весело жилось ненцам в тундре в те времена… А далеко за лесами жил Черный Коршун. Две головы было у него, два жадных клюва, две пары глаз. Несметными богатствами владел двухголовый Коршун. Но жадность Коршуна превосходила его богатства. Служили ему злые ястребы. Раз один ястреб залетел далеко в тундру и увидел, как хорошо живут ненцы. Вернулся он к хозяину и все ему рассказал. Услыхал Черный Коршун о веселье ненцев и от злости стал еще чернее. И задумал он тогда отобрать у ненцев солнце…» Легенда о Черном Коршуне принадлежит прошлому, давно погрузившемуся в холодные воды Северного океана. Но Коршун, судя по всему, не один раз зарился на благополучие ненцев. Детский сад для ненецких детей появился в поселке Советский в 1996 году. Появился не в рамках каких-то глубокомысленных социально-культурных программ, а просто потому, что у ненцев стали умирать дети — от голода и от болезней. В результате «перестройки». В результате кризиса угольной промышленности. Эта самая угольная промышленность однажды уже поставила ненцев, кочующих в районе Воркуты, на грань уничтожения. Разработки каменного угля в Воркутинском бассейне, начатые в 1939 году, привели к резкому сокращению оленьих пастбищ и к непоправимому нарушению экологического равновесия в привычных ненцам районах тундры. Уголь, добываемый заключенными, требовался оборонной промышленности. Победа должна была оправдать все издержки, даже если в цену угля включалась гибель малочисленного коренного народа. К концу пятидесятых годов в Республике Коми осталось около двухсот ненцев… Теперь ситуация повторялась. На этот раз она была связана с закрытием шахты в поселке Хальмер-Ю. Дело в том, что кочевые ненцы приписаны к поселку и официально считаются горожанами Воркуты. Здесь, по месту «приписки», они оформляли документы и худо-бедно получали какую-то государственную помощь: денежные дотации на детей, пенсии. Когда государство «кинуло» шахтеров, эта ситуация тут же бумерангом ударила по весьма условному благосостоянию ненцев. Видимо, ситуация в чумах была настолько плоха, что ненцы запросили власти о помощи. Тогда городской муниципалитет и принял решение организовать в пригороде Воркуты санаторный комплекс интернатского типа «начальная школа — детский сад», в который оленеводы могли на зиму отдавать своих детей. Воркутинские ненцы кочуют вслед за оленями так же, как кочевали тысячу и более лет назад, сохраняя практически нетронутыми свои вековые традиции и уклад жизни. «Наши ненцы — они особенные! — с плохо скрываемой гордостью сообщили нам воспитатели. — Так и не узнали прелестей коллективизации. Не удалось с ними совхоз устроить». Цивилизация, добираясь до тундры, начинает сильно зябнуть и с трудом распространяет щупальца технического прогресса на эту часть земли. А потому детей первого набора собирали в детский сад весьма странным образом. Летом ненцы живут «малыми чумами» — стараются не собирать оленей в большие стада, чтобы тем не очень досаждала мошка. А к осени семьи объединяются. Зимовать лучше «миром». Собираются в «большие чумы» в районах так называемых «факторий» — в местах, где «коллективные» ненцы из совхозов сдают государству мясо и шкуры. Туда же подкочевывают «индивидуалисты». Вот по этим стоянкам и летал вертолет с представителем детского сада, в который предстояло на зиму собрать детей. «Как это было? Да вот как. Приземляется вертолет. Спрашиваем у главы семьи: «Кого в детский сад отправляете?» Он указывает пальцем: «Вот этого». И вот как стоял ребенок у чума, так мы его брали и сажали в вертолет…» — «Дети плакали?» — «Нет. Это вообще ненцам не свойственно…» Маленькие ненцы действительно плачут редко. Они не привыкли бурно выражать свои эмоции, и болтливость им не свойственна. Прежде чем сказать слово, ненец хорошо подумает. В этом (как и во многом другом) ненцы очень похожи на североамериканских индейцев. Суровые условия жизни и традиции рода развивают в них сдержанность. В семьях ненцев не принято баловать детей. «Мы часто могли наблюдать картину, которая поначалу нас очень удивляла, — рассказывали педагоги. — Приезжают родители навестить ребенка. Наступает время обеда. Они раскладывают еду и начинают есть. Ребенок стоит рядом. Ему ничего не предлагают. И он ни на что не претендует… Потом уже мы узнали, что обычай предписывает не кормить ребенка досыта и не баловать его. У ребенка впереди длинная жизнь. Ему еще не раз предстоит испытать счастье и сытость. Только если малыш тяжело болен и может умереть, родные позволяют себе окружить его повышенной заботой. Но в обычной жизни ребенок вовсе не является центром семьи. Главный в чуме — мужчина-охотник. От него зависит выживание рода. Он и получает лучший кусок…» Первых воспитанников вновь созданного комплекса было двенадцать человек: мальчики и девочки в возрасте от 3 до 10 лет. Тот год для педагогов был страшно трудным. Что и как надо делать с этими детьми, никто толком не знал. Воспитатели вспоминают об этом с осторожной улыбкой. Но что греха таить? Ни одна из них не говорила по-ненецки. Словари, которыми они обзавелись, тоже мало помогали. Выяснилось, что воркутинские ненцы говорят на своем диалекте, сильно отличающемся от диалекта зауральских кочевников. Подходящих «педагогических кадров ненецкой национальности» в Воркуте не оказалось. А дети, «взятые у чумов», естественно, не говорили по-русски. Вот вам и ситуация Миклухо-Маклая в живом, современном варианте. Только осложнялась она тем, что, в отличие от туземцев, с которыми налаживал отношения Маклай, эти были детьми, да еще переживающими депривацию. Депривацией психологи называют «психическое состояние, возникающее в результате таких жизненных ситуаций, где ребенку не предоставляется возможности для удовлетворения некоторых основных психических потребностей». Причинами депривации могут послужить резкий разрыв привычных семейных связей, изоляция от матери и других родственников, смена среды. Дети не плакали. Но суть дела от этого не менялась. Контакта между ними и педагогами не было никакого. Педагоги же, «вооруженные» лишь типовой образовательной программой для детского сада и набором стареньких пластмассовых игрушек, оказались совершенно беспомощными перед пассивным сопротивлением детей — перед их нежеланием общаться. «Что они делали? Да ничего. Просто сидели на стульчиках и молчали. Сидели и смотрели, как педагог, руководствуясь программными инструкциями, перед ними скачет, машет руками и распинается (на русском языке)… На лицах — никаких эмоций. Полная закрытость». Зато их сопротивление «цивилизованному быту» было вполне ощутимо. Они наотрез отказывались носить обувь, а колготки разгрызали в клочья. Ненцы в естественных условиях своего бытования не знают обуви с подошвой и тем более с каблуком. А на ноги надевают чулки из тонкой оленьей замши. Принять «чужие», непонятного назначения вещи им было очень тяжело. Но пришлось. Потому что родители традиционную одежду для детей не оставили. Одежда из оленьих шкур в тундре дорогого стоит. А вдруг воспитатели захотят ее присвоить? В тот момент на доверие родителей к педагогам рассчитывать не приходилось. Но если с колготками еще как-то справились, то со «сменкой» — нет. Мальчишки так и ходили по помещению в носках — и на занятия так отправлялись, и даже на праздники. «Проверяющие приезжают, спрашивают: «Что это у вас дети босиком ходят?» И не объяснишь, что мальчишек заставить обуться никаким способом невозможно… Мы скоро перестали на этом настаивать. Поняли, что ходить в обычной для нас обуви этим детям трудно». Но это было полбеды. Маленькие ненцы, привыкшие все свои потребности удовлетворять за счет тундры и внутри тундры, не умели спать на кроватях, есть за столами, пользоваться унитазами и рукомойниками, не говоря уже о туалетной бумаге и полотенцах. Назначение занавесок тоже было не вполне ясно, а потому они и использовались для самых разных физиологических надобностей. Вытирает — и ладно. Садовская пища вызывала у детей недоумение. И привыкали они к ней с трудом. В тундре основную пищу ненцев составляют сырое или вяленое мясо и рыба. А здесь — что-то непонятное… Надо отдать должное воспитателям. Они проявили невероятную, поистине заполярную психическую устойчивость. Не позволили себе сорваться, не позволили «все бросить к чертям собачьим». Перед ними были дети, оставшиеся на полгода без родителей, на их попечении. И этим исчерпывались все аргументы в пользу той странной педагогической деятельности, которой они пытались заниматься. Помощи со стороны психологов — чтобы рассказали, как в этой ситуации себя вести, как найти к детям подход, чем с ними заниматься, — ждать не приходилось. В Воркуте не было специалистов, имеющих подобный опыт. (Есть ли они вообще где-нибудь?) За консультациями в плане освоения языка — т.е. этого самого не изученного лингвистами диалекта — тоже не к кому было обратиться. И тогда воспитатели пошли по единственно возможному пути. Они сказали себе, что перед ними совсем «другие» дети, чем те, с которыми они привыкли иметь дело в своей обычной педагогической жизни, отложили бесполезную в данном случае «базовую» программу и стали наблюдать (так, наверное, поступил бы ненецкий охотник): может, их плохо управляемые воспитанники сами подскажут нужные действия? Самым неприятным, самым плохим в сложившейся ситуации было то, что дети не играли. В оценке роли детской игры все современные психологи единодушны: психически здоровые мальчики и девочки играют независимо от национальной принадлежности. Но что должно было подтолкнуть этих детей к игре? Обычно стимулом является игрушка. Однако предложенный традиционный набор цветных кубиков, пластмассовых кукол и машин не вызывал в детях никаких эмоций. Ничего другого не было. Разве что… пластилин? Пластилин и оказался спасительной находкой. «Мы разложили его на столе. И мальчишки вдруг открыли для себя этот материал, его пластические возможности. Что тут началось! Они часами стояли вокруг и лепили, лепили, молча лепили оленей. Целые стада оленей. Мы были потрясены. Не каждый из нас слепил бы животное с такой скрупулезной точностью и так выразительно. А ведь их никто никогда этому не учил! В тундре пластилина нет. Внимательно разглядывая эти скульптурки, мы поражались все больше: среди слепленных оленей не было двух одинаковых! Кроме того, их внешние особенности точно отражали сезонные изменения в облике настоящих животных. Если олени в данное время года сбрасывают рога, пластилиновая фигурка тоже будет без рогов. Если у самок в природе появляются детеныши, пластилиновое стадо пополнится малышами…» Пластилиновые олени — носители Духа Тундры — и стали первыми игрушками детей в интернате. Их спустили на пол и стали «перегонять» с одного «пастбища» на другое. Ковры пришлось свернуть: они мешали оленям передвигаться — скользить по линолеуму. «Наблюдая за игрой детей, мы поняли: для каждого маленького ненца, как и для взрослого, олень есть начало всего. Мы, конечно, читали об этом немного. Но здесь мы словно окунулись в этот Олений мир и начали понимать, что в нем является действительно важным…»  Первая ниточка во взаимоотношениях была завязана. Воспитатели проявили к «оленьим» играм детей трогательное внимание, следили, чтобы те имели в достатке пластилин. Дети играют — это великое достижение! Играют — значит, адаптировались. Стали записывать за детьми ненецкие слова, просили уточнять их значения. Без путаницы не обошлось. Например, долго не могли понять, как кого зовут. Оказалось, что при оформлении документов на ребенка ненцы часто записывают его под русским именем. В тундре же малыша могут звать совсем иначе. Так что у некоторых детей по два имени. И на каждое он отзывается в определенных обстоятельствах. А с одной малышкой вообще случился казус. Дети называли ее Некутя. На это слово она и откликалась. Воспитатели решили, что Некутя — и есть ее имя. Когда девочку привезли на следующий год, старшие дети сказали педагогам: «Это больше не Некутя. Это Катя». Оказалось, что «некутя» в переводе с ненецкого означает «маленькая девочка». Что ж! Пополнили словарь диалекта воркутинских ненцев. Дети, со своей стороны, понемногу осваивали русский. Выяснилось, что у них есть чувство юмора. Например, они очень заразительно смеются, когда педагоги не могут справиться с произношением ненецких слов. А воспитатели — надо ведь решиться на такое! — читали им сказки на ненецком языке (естественно, на том диалекте, на котором разговаривает большинство тундровых ненецев). «Ненецкая азбука создана на основе русского алфавита. Поэтому прочитать слова можно. А детям ужасно любопытно было, что слова можно записывать…» Позже, когда дети освоят карандаши, тундра, олени и чумы появятся в детских рисунках. Рисунки будут поражать своей лаконичной поэтикой, знанием материала и художественным чувством не меньше, чем скульптура. В них практически нет статичных элементов: олени бегут, дым над чумом струится, люди заняты делами. С точки зрения профессионалов, для детей это достаточно высокий изобразительный уровень… Но ведь их никто этому не учил. Никто не сочинял для них «программу по воспитанию любви к родному краю средствами изобразительного искусства». Изображать тундру для них так же естественно, как дышать. Тундра водит их рукой. Тундра, по которой они, живя в городе, очень скучают… «Маленькие стали звать воспитательниц мамами. Казалось бы, жизнь наладилась. Дети к нам привыкли. Потихоньку стали включать в свои игры обычные садовские игрушки. Телевизор стали смотреть, видеофильмы. Мальчики через полгода жизни в садике пристрастились к боевикам. У них даже появился свой любимый актер — Джеки Чан. Девочки стали с удовольствием смотреть сериалы… Но ближе к весне все ясно ощутили: «Подул южный ветер». У детей только и разговоров стало, что они хотят «в чум». Потихоньку родители стали их разбирать... Мы и не знали, увидим ли кого-нибудь из них на следующий год. Ведь, как мы потом поняли, тех, чья помощь нужна была в чуме, в город не отдавали. Воркутинские ненцы в большинстве своем неграмотные. И родители наших воспитанников думали вовсе не об образовании детей. В тундре другие ценности. Для них важно было на время освободиться от лишнего рта…» На следующий год в детском саду открылись две группы. Количество детей увеличилось. Многих родители привезли сами. Значит, ненцы стали больше доверять педагогам. Это сказалось и в отношении к одежде (некоторым малышам позволили оставить в качестве верхней одежды малицы — конечно, не новые, не парадные, но все же являющиеся настоящей национальной одеждой), и в том, что попытки педагогов завязать отношения с родителями вновь прибывающих малышей больше не отвергались. Воспитатели попросили администрацию Воркуты организовать им поездку в стойбище — «для более близкого знакомства с семьями воспитанников». «То, что мы там увидели и почувствовали, нас поразило. Мы так много для себя поняли! Но, возможно, наши глаза уже были готовы видеть, а уши — слышать. Ведь нас к этому подготовило общение с детьми...» Здесь они наконец открыли для себя «тайну» ненецких игрушек. Живя в чуме, малыши тоже играют в оленей. Только используют для этого камушки: красивые округлые камни с редкой окраской — олени, а плоские — нарты. А у девочек конечно же есть «куклы». Куклами могут стать лапки животных (типа лисицы) или птичьи клювы. «Кукол» пеленают и укладывают спать в импровизированные люльки, устланные ягелем. (Ягель, как оказалось, годится не только на корм оленям. Это и отличный гигроскопический материал, который ненцы используют везде, где требуется впитывать жидкость.) Но главное полезное качество ненецких игрушек — то, что их можно в достатке раздобыть на каждой новой стоянке. Потому что игрушки не входят в число вещей, которые перевозят с места на место. От лишнего веса во время передвижений всегда избавляются… Вернувшись из поездки, воспитатели проложили оконные рамы ягелем — чтоб напоминал детям тундру (это, кстати, очень красиво и вполне соответствует требованиям современного дизайна) и пополнили игрушечный арсенал лапами, клювами и… ножами. За ножи, правда, пришлось сражаться. Но администрация города к этому времени уже относилась к мнению педагогов с уважением. «Мальчишки хотят строгать. Это у них принято. И они прекрасно умеют обращаться с инструментом». Закупили ножи. (Где еще на такое решатся?) Теперь у педагогов прибавилась еще одна не совсем обычная для садовских работников функция — таскать с помойки деревянные ящики. Ящики разбивали на дощечки. Из этих дощечек мальчишки выстругивали жерди, а из жердей собирали нарты — точные копии настоящих. Нарты — такая же необходимая реалия кочевой жизни ненцев, как олени и чумы. Нарты — не просто средство передвижения, а целая философия. На нартах проходит вся жизнь кочевников. И видов нарт примерно столько же, сколько марок автомобилей можно насчитать в современном городе. Есть нарты мужские, а есть — женские. Мужчина никогда не сядет на такие нарты — это приравнивается к оскорблению. Зато женские нарты украшают самым причудливым образом. «Богатый» ненец может позволить себе застелить нарты своей жены ковровой дорожкой (вам это ничего не напоминает?). Есть нарты, на которых играют дети. Есть нарты, на которых везут невесту. Есть нарты родильные, а есть — похоронные. Делать нарты — особое, традиционное искусство. Чтобы им овладеть, нужно сделать много-много игрушечных санок… «Мы стали лучше понимать наших детей. Выяснилось, что все они сосуществуют в группе по «родовому» признаку. Дети одной семьи держатся вместе. Старшие опекают младших. Младшему редко отказывают, если он о чем-нибудь просит. Если маленький ребенок и педагог одновременно обратятся к старшему мальчишке с просьбой, преимущество будет у маленького: сначала удовлетворят его запросы». Педагоги составили генеалогическое древо каждого ребенка. Потребность в такой генеалогии диктовалась не столько «познавательным» интересом воспитателей, сколько необходимостью разобраться, кто есть кто и кем кому приходится. Оказалось, что дети знают по именам многих членов своего рода и диапазон воспринимаемых ими семейных связей намного шире, чем у современного городского ребенка. Свои корни они прослеживают очень хорошо и без специальных усилий со стороны педагогов. При их образе жизни это, конечно, естественно. Более удивительным было то, что дети проявили интерес к предложению педагогов познакомиться с их собственными родословными. «А мы посчитали это очень важным. Ведь так у них появятся представления о других народах, отличных от них самих, и представление о том, что и другие люди «укоренены» в этом мире…» Постепенно выяснилось, что детское интернатское сообщество устроено по иерархическому принципу. Уважаемыми и влиятельными являются те мальчишки, которые происходят из «богатых» чумов. Богатство же определяется количеством оленей, принадлежащих семье. Это не случайно. Чтобы иметь большое оленье стадо, нужно хорошо знать нравы тундры, обладать опытом умелого оленевода. «Главному» мальчишке подчиняются все. Для этого ему не нужно лишних слов — достаточно взгляда, движения бровей. Если «главный» — хороший мальчик и у педагога с ним налажен контакт, проблем с поведением в группе не возникает. «Чаще всего на «главного» можно положиться. За все прошедшие годы только один год нам было трудно: старший мальчишка оказался конфликтным и раздражительным…» А к авторитету «главного», как и к авторитету родителей, приходилось прибегать не раз. Особенно в вопросах самообслуживания. Первое время дети отказывались заправлять постели, мыть за собой посуду, чистить ковры. Аргумент: «В тундре мы этого не делаем». Особенно напирали на это обстоятельство мальчишки. Потребовалось объяснять сначала родителям, а через них — детям: «Но мы-то не в тундре. Если ребенок ничего не будет делать в интернате, он вырастет бездельником». Слово «бездельник» подействовало. Оно не соответствовало ненецким «педагогическим нормам». Поэтому ковры теперь чистятся без напоминания. Утром старшие мальчишки поднимаются в группы к малышам, скатывают ковры, выносят их на снег и выбивают. Без всяких понуканий со стороны взрослых. А постели заправляются наперегонки — как в коммуне Макаренко. Но во всем, что касается традиционных обычаев, дети были необыкновенно принципиальны. На этнографические уголки в детских садах сейчас мода. А здесь вроде сам Бог велел устроить что-нибудь такое. Попробовали соорудить для детей чум — чтобы играли. Дети туда не идут. Посмотрят, пожмут плечами — и уходят. Почему? Оказалось, чум — с изъяном, «построен» не по правилам. Поверх шкур его надо было накрыть еще и непромокаемым материалом, как это делают родители. Только когда оплошность исправили, малыши стали играть в чуме. История повторилась, когда воспитательницы сделали попытку ввести рукоделие, чтобы научить детей шить мелкие предметы национальной одежды. Здесь самодеятельность вообще не допускалась: орнамент — строго определенный; украшения — только в определенном месте и в определенной последовательности. Дети, хотя и включились в совместную деятельность с педагогами, взяли на себя функции экспертов и инструкторов. И педагоги согласились с их ролью, стали следовать их указаниям. «Мы вдруг не то чтобы поняли — скорее ощутили, как сложно и как мудро устроен мир, из которого пришли наши дети. В нем нет ничего случайного и ничего лишнего… Наши непростые воспитанники каким-то странным, непостижимым образом заставили нас почувствовать уважение к себе и к своему народу. Ведь кем для нас раньше были ненцы? Какие-то странные люди, которых мы видели две недели в году и всегда только пьяными…» Легенда повествует, что Черный Коршун, зная мужество ненецких мужчин, решил в борьбе с ними прибегнуть к коварной хитрости. «Ударился он о землю и обернулся толстым купцом. Отправился купец к ненцам и прихватил с собой пьяную воду. Как гостя приняли ненцы купца: усадили его в чуме на шкуры, поднесли ему рыбу да мясо. А купец в ответ угощает их своим напитком. Как отказать гостю? Обычай не велит. Вот и выпили ненцы пьяной воды. Закружились у них головы. Принялись петь и плясать, как заговоренные, а потом повалились на землю и заснули мертвецким сном. Засвистел тут купец громким посвистом. Слетелась на его свист тысяча ястребов. Накинули они сеть на солнце. Второй раз засвистел Коршун. Прилетела еще тысяча ястребов. Угнали они оленей, истребили песцов. Все богатство у ненцев забрали… А ненцы крепко спали…» Водка — страшный «подарок», который белые принесли в тундру. Она служила валютой, за которую можно было купить все, что угодно, и «угощением», во время которого заключались сделки. Ненцы усвоили это, общаясь с переселенцами. Но оказалось, что они не защищены от алкоголя даже биологически. У них в организме отсутствует фермент, расщепляющий молекулы спирта. Поэтому пить они «не умеют»: алкогольное отравление наступает очень быстро. В тот период, когда ненцы приезжают сдавать мясо в Воркуту, центральные улицы города представляют собой страшную картину: вдоль шоссе стоят упряжки с нартами, а на них — пьяные ненцы обоего пола и всех возрастов, от мала до велика. Какую эмоцию может вызвать этот «этнографический» вид у добропорядочного обывателя? Отвращение, только отвращение: эти дикие, грязные ненцы… Только вот замечено, что они никогда не берут водку в тундру. Выпивают всю тут, в городе. На центральной стене «родительской» комнаты — здесь родители, приехавшие навестить своих детей, могут спокойно попить чайку — висит плакат «Водку пить — без оленя быть!». Трогательно, наивно и бессмысленно, если учесть, что из 27 родителей, сегодня имеющих отношения с интернатом, только четверо умеют читать. Это, скорее, для начальства, чем для дела: «Вот и мы ведем антиалкогольную пропаганду среди ненецкого населения!» Но эта маленькая «совковая» деталь не затмевает главного. Я заметила, что интернат в пос. Советский меньше всего напоминает детский сад. Осмелюсь уточнить: больше всего он похож на экспериментальную лабораторию, где прямо на глазах у «удивленных зрителей» разыгрывается драма с цивилизационным сюжетом. Воспитатели рассказывают, что они изо всех сил развивают детей, расширяют их кругозор — обучают их грамоте, водят на городские праздники и в театры. Теперь, если на детей надавить, они не только тундру нарисуют, но и картинку с известным сюжетом: «Где мы были, мы не скажем, а что делали, покажем». И они, педагоги, — умницы. Им за их труд нужно памятник поставить, поскольку аналогов в современной педагогике ему нет. Вот только не дает покоя фотография, где изображен «ненецкий папа», приехавший навестить своего ребенка. Ростом гораздо меньше среднестатистического горожанина, в поношенном школьном пиджачке семидесятых годов прошлого века... Что-то в этом есть смешное и жалкое, отсылающее к похабным анекдотам «про чукчу». Этот человек не годится для города. Здесь он автоматически оказывается среди людей «второго сорта». А среди оленей, в своей национальной одежде он выглядит совсем не так: это могучий охотник, с которым не сравнится ни один самый крутой горожанин — потому что последний максимум через сутки просто «сдохнет», оставшись с тундрой один на один... И потому над интернатом, несмотря на все усилия его подвижников-воспитателей, витает трагический дух. Педагогика все-таки, как ни крути, начинается с целеполагания. Так к чему нужно готовить детей «ненецких оленеводов»? К тому, чтобы они адаптировались в городе? Только что их здесь ждет? Обидные прозвища «косоглазые»? Ощущение своей неорганичности, второсортности? Ведь не каждый воркутинец может сказать про себя так, как сказали воспитательницы: «Они заставили нас уважать мудрость своего народа». Чтобы отказаться от «цивилизационного снобизма», нужно было пройти ту «школу этнопедагогики», которую прошли эти женщины. Или дети все-таки должны вернуться в тундру? Тогда чему и зачем их нужно учить? Конечно, жизнь ответит на эти вопросы. Но так не хочется подсказывать ей «единственно возможный» ответ… Марина АРОМШТАМ За рамками статьи… Проблемы воспитания и образования ненецких детей напрямую связаны с проблемами существования традиционных народов Севера в современном «цивилизованном» мире. Они являются общими как для России, так и для Канады, Норвегии и американской Аляски. Поэтому, с нашей точки зрения, администрация Воркуты в ответ на просьбу ненецких оленеводов о помощи приняла единственно возможное и посильное для себя решение. Воркутинские власти обеспечили ненецких детей санаторным питанием и одеждой, приличествующей городским условиям; предоставили возможность посещать все сколько-нибудь примечательные детские мероприятия и постарались привлечь родителей к культурной жизни города. Но, возможно, кардинальное решение проблемы жизнеобеспечения ненецких оленеводов лежит совсем в другой плоскости. Речь идет о создании так называемых «заповедных зон», как это, например, имеет место в случае с алеутами Аляски. Но такие задачи решаются не силами местных властей, а в рамках специальной государственной программы. Образовательное учреждение «Начальная школа — детский сад» для детей ненецких оленеводов поселка Советский может и должен претендовать на получение статуса этнопедагогической лаборатории. Педагогами накоплен уникальный с культурологической точки зрения материал по описанию быта и воспитания воркутинских ненцев, аналогов которому в настоящий момент в России не существует. Редакция газеты «Дошкольное образование» считает, что педагогический коллектив начальной школы-детского сада № 110 может претендовать на звание победителя «Конкурса толерантности» в своей номинации, так как весь опыт работы педагогов свидетельствует о воспитании способности принимать «другого» — как у детей, так и у взрослых, включая самих себя. Мы благодарим педагогов: директора образовательного комплекса Надежду Рыжакову, учителей начальных классов Варвару Пиналей и Евгению Котельникову, воспитателей Ирину Дроздову, Галину Наконечную, Нину Яранову, Любовь Скрипкину, Анну Синицыну, Ольгу Ледневу, Ларису Кулик, Валентину Молами, познакомивших нас со своей работой, и выражаем искреннее восхищение их трудом. Главный редактор газеты «Дошкольное образование» Марина Аромштам