ПОРТРЕТ

110 лет со дня рождения Выготского: образ классика Открывая в 1966 году ХVIII международный психологический конгресс, первый конгресс, проходивший в Советском Союзе, американский психолог Дж. Брунер сказал примерно следующее: Америка во многих областях обогнала Россию, в частности, в исследованиях по кибернетике и генетике. Но в области психологии Запад еще долго будет черпать идеи у русских — благодаря тому, что у них был Выготский. Лев Семенович Выготский, основоположник отечественной психологии, родился 17 ноября 1896 года. Об этом человеке, ставшем сегодня классиком, мы беседуем с директором Института психологии им. Л.С. Выготского РГГУ, доктором психологических наук Еленой КРАВЦОВОЙ. Кор.: Елена Евгеньевна! Можно открыть читателям тайну и рассказать о том, что вы — внучка Льва Семеновича? Елена Евгеньевна: Ну, вы это уже сделали. Поэтому мне нечего добавить к этому сообщению. Хотя я и не люблю сильно акцентировать это обстоятельство. Кор.: Вы не знали лично своего дедушку? Е.Е.: Нет. Выготский умер в 1934 году, задолго до моего появления на свет. Его собственные дочки — моя мама, Гита Львовна, и ее сестра Ася Львовна — были тогда еще маленькими девочками, потому что Лев Семенович ушел из жизни очень рано — в 37 лет. У него был туберкулез легких, которым он заразился еще в студенческие годы. Сначала заболел брат Льва Семеновича. Выготский приехал за ним ухаживать и в результате сам подхватил инфекцию. Кор.: То есть он практически всю жизнь жил с туберкулезом? Е.Е.: Да. И периоды его невероятной рабочей активности прерывались очень тяжелыми приступами кровохарканья, во время которых он ничего не мог делать. В то время туберкулез еще не умели как следует лечить, и даже лекарств для облегчения приступов толком не существовало. Кто-то из архивистов обращался ко мне с просьбой помочь разыскать рукопись одной из известных фундаментальных работ Выготского «Мышление и речь». И мне пришлось объяснять, что никакой рукописи не было. Эта вещь была надиктована Львом Семеновичем — уже тогда, когда он не в состоянии был самостоятельно писать. Врачи постоянно пророчили ему близкий конец. В году тридцать втором, во время очередного приступа, они объявили, что Выготскому осталось жить два месяца. Вот тогда он и принял решение надиктовывать «Мышление и речь». Очень торопился. В 1934-м работа «Мышление и речь» была опубликована. И в этом же году Выготский умер. Несмотря на свой недуг, Выготский был невероятно жизнелюбив. И жить ему было интересно. За год до смерти взял — и закурил. Кто-то из близких называл это самоубийством. Ничего подобного. Просто он был экспериментатор до мозга кости/ и экспериментировал везде, где открывалась такая возможность. Включал в эксперименты собственных детей, знакомых, гардеробщицу в Институте. Окружающие на его предложения охотно откликались! Только маленькая Ася однажды, когда ей было пять лет, не выразила восторгов по поводу задания пройти какой-то лабиринт. «Мама, — укоризненно сказала она Льву Семеновичу, — никогда не задает мне таких глупых вопросов, как ты!» Но это исключение. Потому что людям нравилось общаться с Выготским. Он всех заражал своим интересом к жизни. А в больницах лежать ненавидел. Много раз отказывался от госпитализации — под расписку, несмотря на уговоры врачей. Просто не мог тратить на это время. Ему надо было работать. Кор.: Жизнь Выготского была полна превратностей. И он сегодня видится фигурой не только гигантской, но и драматической. Насколько вы разделяете такой взгляд? Е.Е.: Не думаю, что жизнь Льва Семеновича была драмой. Мне кажется, он был счастливым человеком. Очень любил свою семью — жену и детей. Вокруг него всегда были ученики и соратники. Он всегда был востребован. Настолько — что доходило до курьезов. Мама рассказывала, как в один прекрасный день Выготский повел ее в школу — первый раз в ее жизни, в первый класс. Учебный год тогда начинался 31 августа, и семья еще жила на даче. Лев Семенович привез маленькую Гиту в школу и должен был ее оттуда после уроков забрать. Однако она его в нужный момент в нужном месте не обнаружила. Подождала немного, потом еще чуть — и стала плакать. Вокруг тут же собрались сердобольные прохожие, предлагавшие свою помощь: отвести домой, позвонить куда-нибудь. Но отвести Гиту было некуда: в городе в это время никого из родных не было. И позвонить было некуда, потому что было неизвестно, где именно находится сейчас папа: от него требовалось появиться в десяти местах одновременно. Запыхавшийся Выготский появился уже в сумерках. И его маленькая дочка не могла даже толком этому обрадоваться, потому что беспокоилась: вдруг озверевшие от жалости к ней тетушки разорвут «безответственного» папу на куски. Когда Александр Романович Лурия стал директором Института дефектологии, Выготский проводил там открытые сеансы медико-психологической диагностики. К нему приводили детей, он их диагностировал, а потом анализировал полученные данные. Диагностика Выготского сильно отличалась от того, что сейчас можно увидеть во время работы так называемой «ПМПК» — психолого-медико-педагогической комиссии. Я один раз на такой комиссии побывала и больше не хочу: жуткое зрелище. В отличие от установок нынешних диагностов Выготский пытался выяснить не то, в чем ребенок ущербен и чего лишен, а то, чем он обладает, что у него есть. На что можно опереться, чтобы развивать такого малыша. Во время сеансов зал был битком набит и все равно не вмещал всех желающих. К счастью, аудитория находилась на первом этаже и можно было открыть окна. Не для того, чтобы дышать, а чтобы через эти окна что-нибудь увидеть и услышать снаружи: те, кому не хватило места внутри, толпились на улице. И никто этим слушателям и зрителям не давал за посещение сеансов ни свидетельств о курсах повышения квалификации, ни разрядов, ни почетных грамот. Просто то, что делал Выготский, было очень нужно и пользовалось огромным спросом. Эту востребованность Лев Семенович, безусловно, чувствовал. Это давало ему силы. Это позволило ему прожить до тридцати семи лет. Кор.: Но ведь его уже при жизни травили? Е.Е.: А востребованность перевешивала. Партийные взыскания и разбирательства, конечно, были. Ну, были и были. И в 1934 году их было не больше и не меньше, чем в предшествующие годы. Правда, мама не раз говорила, что Выготский вовремя умер. Умер рано, от туберкулеза — но в своей постели. 1937 год он бы не пережил. Кор.: Кто-то из его учеников был репрессирован? Е.Е.: К счастью, нет. И Лурия, и Леонтьев, и другие — всех как-то пронесло. Все продолжали работать. Правда, многим запретили печататься. Кор.: К тому же им пришлось заплатить за возможность работы согласием не упоминать имя Выготского — ни устно, ни письменно. Даже ссылок на него не делать. Е.Е.: Несколько лет назад к нам домой приехал сотрудник Ленинской библиотеки — с просьбой подарить библиотеке какие-то книги Выготского. Оказалось, его сочинений, изданных до войны, не сохранилось даже в спецхране. Все было уничтожено. Те, кто работал с Львом Семеновичем в Институте на Погодинке (где проходили его знаменитые сеансы), рассказывали: в 1937-м, через год после выхода Постановления «О педологических извращениях», во дворе сложили внушительный костер, который у всех присутствующих вызывал навязчивые ассоциации со средневековыми расправами инквизиции. На этом костре, среди прочего, жгли книги и материалы Выготского. Их в Институте немало хранилось. А сотрудников — бывших друзей и соратников — выгоняли во двор смотреть, как все это горит. Чтобы неповадно было не только так писать, но и читать. Даже думать так же. Кор.: Думать, как педолог? Е.Е.: Не как педолог — как Выготский. Это распространенное заблуждение, будто бы Лев Семенович был педологом. Выготскому импонировала педология своим целостным подходом к изучению и пониманию ребенка. Он это поддерживал, он это исследовал, он это объяснял. Он действительно дружил с Петром Блонским и очень его уважал. Он действительно писал учебники по педологии. Но в то же время он критиковал Стенли Холла, идеи которого лежали в основе педологического подхода, и яростно спорил с Залкиндом, последовательным сторонником Холла и действительно ярко выраженным педологом. Есть некоторая ирония в том, что люди, столь непримиримо относящиеся друг к другу при жизни, оказались похороненными бок о бок. На Новодевичьем кладбище могилы Залкинда и Выготского находятся рядом… Рассказывают, что, когда жгли книги, люди плакали. А некоторые кричали в голос. В Институте работала одна женщина, Рахиль Марковна. Она была довольно крупного телосложения. А ко времени расправы еще и ходила с огромным животом — была беременна. Рахиль Марковну, в числе прочих, тоже принудили смотреть на сожжение книг. И вот она топталась вместе со всеми во дворе, а потом заметила, что загорелось не все. Несколько книжек вывалилось из общей кучи и лежат с краешку. И как-то незаметно ей удалось ногой отодвинуть их от костра. Она рассчитывала, что из-за живота никто особенно в ее сторону смотреть не будет. А потом нагнулась — будто бы для того, чтобы шнурок завязать, — пристроила книги на своем огромном животе и прикрыла кофтой. Те, кому не надо было, ничего не заметили, и она эти спасенные из огня книги так на животе и унесла домой. А потом подарила их моей маме. Мама до сих пор считает, что это бесценный подарок. Кор.: Сколько же лет после этих публичных костров Выготского не издавали? Е.Е.: До 1956 года. В 1956-м вышел двухтомник. Кор.: А кто был инициатором этого издания? Е.Е.: Издавали сочинения Выготского Лурия и Леонтьев. Кто из них в большей степени в этом участвовал, я не знаю. Кор.: Потом опять была длительная пауза? Е.Е.: Да. Как сказал кто-то из наших коллег на одной из психологических конференций: «Товарищи! Постановление 1936 года никто не отменял!» Так что шеститомник Выготского увидел свет только в 1980–1982 годах, когда редактором стал Василий Васильевич Давыдов. Разные тома выходили в разное время. Хотя решение об издании собрания сочинений было принято еще в семидесятые. Но волокита с изданием затянулась на десять лет. Говорили, что нет денег. Хотя издание было подписным и подписчики заплатили за книги вперед. Мама тогда все приговаривала: «Только бы дожить до выхода в свет первого тома!» Кор.: Зато теперь у каждого уважающего себя психолога Выготский стоит в шкафу на самом видном месте, и нет ни одной диссертации по психологии или по педагогике, в которой бы на него не ссылались. Е.Е.: Я, знаете ли, не могу радоваться этому обстоятельству. Выготский сегодня превратился в каноническую фигуру, и поэтому его принято цитировать, вместо того чтобы над его сочинениями думать. Лучше уж с ним спорить, чем разменивать на цитаты. Ведь сам Выготский был «смысловиком». Он во всем пытался найти смысл. Гениальность Выготского, кроме всего прочего, заключалась еще и в том, что он мог найти некую точку осмысления, позволяющую взглянуть на психологию не изнутри, а снаружи. Эта точка — искусство. Одна моя коллега считает ниже своего достоинства вступать в спор по тем или иным вопросам с человеком, у которого нет базового психологического образования: что он может понимать в психологии? Но парадокс заключается в том, что у самого Выготского такого образования не было. Он закончил два факультета — философский и юридический. А его интерес к психологии начался с интереса к искусству, к тому, как изображается в искусстве человек, его характер, его чувства. Первая юношеская работа молодого шестнадцатилетнего Выготского посвящена анализу шекспировского «Гамлета». И одна из его интереснейших и почти совсем «не освоенных» отечественной психологией работ — «Психология искусства». Мне кажется, Выготский вполне разделял гамлетовское «Весь мир — театр». С той точки зрения, что жизнь невероятно интересна. Продолжение следует Беседу вела Марина АРОМШТАМ