Это поэт Александр Тимофеевский.
Первые три четверти своей жизни он писал для
взрослых, а теперь пишет для детей.
Вот что он рассказал о себе большим и маленьким
читателям «Дошкольного образования».
Я родился в Москве,
неподалеку от Лефортовского парка. Мне кажется,
первое воспоминание об этом мире — голубое небо
над моей головой сквозь ветви деревьев (я, видимо,
лежу в детской коляске). Взрослые говорили, что в
первых моих стихах были такие строки: «…И воздух
свеж и ярок над тобой…». Это было написано
примерно в пять лет. В детстве мне довелось жить в
разных городах. Сначала в городе со сладким
названием Изюм, потом в блокадном Ленинграде,
затем в эвакуации на Урале. Моя изюмская бабушка
— баба Юля была учительницей. Она натаскивала
великовозрастных лоботрясов по литературе. Во
время ее занятий я сидел на ковре под столом и
строил замки из прямоугольных дощечек, похожих
на домино. Бабушка говорила какому-нибудь Леше
или Пете: «Ну-ка, прочти нам «На смерть поэта».
Леша или Петя восклицали: «Погиб поэт…» — и
надолго замолкали. «Невольник чести», —
подсказывал я из-под стола. Я-то слышал эти стихи
десятки раз, и они запоминались сами собой.
Вечером взрослые собирались в гостиной, где
читали вслух взрослые книги, я допускался на эти
чтения в порядке великого исключения и только за
хорошее поведение. Читали «Вечера на хуторе близ
Диканьки», я падал со стула от смеха. Гораздо
позже я догадался, что эти чтения устраивались
исключительно для меня.
Мне трудно назвать любимую
книжку, я в детстве много читал. Особенно любил
стихи. Наверное, мне нравились сказки Пушкина, а у
Лермонтова — поэма «Демон» и «Три пальмы».
Первой любимой игрушкой
была деревянная лошадка, ее звали Поцелуйка.
В нашей семье все любили
играть в словесные игры. Играли в шарады, в
мнения, в стихи. В этой игре слова стихотворной
строчки распределялись между всеми игроками.
Водящий мог задавать любые вопросы, а игрок
должен был ответить так, чтобы в ответе
обязательно прозвучало доставшееся ему слово.
Когда я стал постарше, я
полюбил футбол. В послевоенные годы у нас не было
мячей, и мы гоняли консервную банку. Последний
раз играл в футбол в сорок пять лет. Я стоял в
воротах и долгое время после этого испытывал
чувство вратарского счастья. Когда мяч летит в
нижний угол, падаешь и вытягиваешь пальцы рук до
предела. На мой взгляд, это физическое ощущение и
есть великое вратарское счастье.
Перед войной в Советский
Союз привезли испанских детей. Они носили
пилотки с кисточкой, кто-то подарил такую пилотку
и мне. Она мне очень нравилась.
И еще я много лет хотел иметь вельветовую
курточку. Когда я вырос, стал зарабатывать деньги
и мог такую курточку купить, я понял, что она мне
не нужна.
В военные годы зимы были
очень холодными. Выходя на улицу, я надевал
валенки, в них было тепло и уютно. И сам себе я
казался похожим на медвежонка.
Что я любил есть? На этот
вопрос ответить сложно, проще сказать, что я не
любил, а не любил я вареную морковь, кабачки и
тыквенную кашу. Тетка уверяла, что в три-четыре
года я терпеть не мог конфет, но я в этом сильно
сомневаюсь.
Из времен года я больше
всего любил весну. Хрустеть ледком замерзших луж,
шлепать по ним, строить на ручейках запруды —
самое милое дело. Я бы и сейчас скакал по лужам и
строил плотины, да, боюсь, прохожие станут
смеяться.
В разные периоды моей жизни
у меня были в друзьях разные животные. Были рыбки,
были птички. Но больше всего я любил ежа и
черепаху. В последние годы в моем доме жили два
кота. Сначала Заяц, а потом Марик. Заяц был кот
непомерной отваги. Однажды он пропал. Я думаю,
погиб в геройской схватке с врагами, то есть с
собаками. У Марика очень сложный характер. Не
знаю, любит ли он стихи, но, безусловно, любит
хоровое пение. Иногда мне случается с ним
поспорить, но, уверяю вас, мы никогда не царапаем
и не кусаем друг друга.
А если говорить про людей, у
меня друзья самых разнообразных профессий. Среди
них есть поэты, есть физики, доктора наук. С
физиками дружить очень интересно. Кажется,
вот-вот они откроют тайну Вселенной, и тогда я
самым первым узнаю про чудесное и
необыкновенное, а в мире произойдут великие
перемены. Между прочим, физики умеют писать
стихи, и пишут их ничуть не хуже нас,
профессиональных поэтов. А я все собираюсь
сделать открытие в мире науки, но у меня как-то не
хватает на это времени.
В моей песенке про крокодила
Гену есть такие строчки: «Пусть бегут НЕУКЛЮЖЕ
пешеходы по лужам...» Одна журналистка сказала
мне, что, когда была маленькой девочкой, думала,
что «НЕУКЛЮЖИ» — такое племя людей. Я сначала
очень удивился, а потом обрадовался этой идее и
написал стихотворение.
НЕУКЛЮЖИ
В Москве, в домах, что похуже,
Жили себе Неуклюжи:
Один Неуклюж был длинненький,
Другой Неуклюж был кривенький,
А третий носил ботиночки,
Похожие на корзиночки.
Они в разбитую чашку
Клали овсяную кашку,
На завтрак, обед и ужин
Ели ее Неуклюжи.
Длинный брал ложку в руки
И кашку ронял на брюки.
Кривой тыкал вилкой в кашку
И кашку ронял на рубашку.
А третий сыпал в ботиночки,
Похожие на корзиночки.
Неуклюжи плавать любили
И летом на пруд ходили:
Они в любую погоду
С мосточка прыгали в воду.
Один Неуклюж перепрыгивал,
Другой Неуклюж недопрыгивал,
А третий всегда, ребятки,
В воду вступал по пятки,
Так и не сняв ботиночки,
Похожие на корзиночки.
Они, получив получку,
Возле дома кормили Жучку:
Один ей давал колбаску,
Другой — сосисочек связку,
А третий — погрызть ботиночки,
Похожие на корзиночки.
Когда зима наступала,
Неуклюжам тепла не хватало:
Они у настольной лампочки
Спасались от зимней стужи
И пели — такие лапочки, —
«Пусть бегут неуклюже».
Рисунок Натальи Петровой из книги
А.Тимофеевского
«Пусть бегут неуклюже»
|